вторую.
Арон Пинкус сидел в головном автомобиле рядом со своим шофером, на заднем же сиденье разместились Сэм Дивероу, его мать и Дженнифер Редуинг, индианка-юрист, устроившаяся между матерью и сыном.
Во второй машине, рядом с миссис Лафферти, сидел генерал Маккензи Хаукинз. Дези-Один и Дези-Два играли сзади в «блэк джек» картами из колоды, похищенной на бывшей лыжной базе.
– Теперь ты слышишь меня хорошо, моя девочка? – говорила пухлая Эрин Лафферти, дама с тонкими кельтскими чертами лица, в радиотелефон. – Дай малышу полную миску овсяной каши с настоящим молоком, а не с разбавленным водой, которое пьет дедушка. А девчурке приготовь два ломтя хлеба, вымоченного в яйцах – в двух яйцах – и поджаренного… Понятно?.. Отлично, девочка, я свяжусь с тобой позже.
– Ваши дети? – слегка смущаясь, спросил Хаук, когда миссис Лафферти положила трубку.
– У вас мозги на месте, любезный? Неужели я похожа на женщину, имеющую крошечных пискунов?
– Я случайно подслушал вашу беседу, мадам…
– Это была моя младшенькая Бриджит. Она присматривает за детьми моего старшего парня, второго моего сына, пока эти две клистирные трубки – он со своей женой – находятся в круизе… Представляете, в круизе!
– А ваш муж не возражает?
– А как мог бы он возражать? Мой мальчик, Деннис, – экономист, и после его имени ставятся все эти буквы. Он ведает причитающимися нашей семье налогами.
– Понимаю.
– Понимаете? Говорить так – все равно что утверждать, будто от дьявола пахнет духами! Никогда не имейте детей башковитее вас. Получается черт-те что! – Но тут загудел телефон, и миссис Лафферти снова взяла трубку. – В чем дело, Бриджи? Ты не знаешь, где холодильник, девочка?.. А, это ты, Пэдди, дорогуша! С каким удовольствием окунула бы я твою голову в бочку с машинным маслом! – Эрин Лафферти передала трубку Хаукинзу: – Пэдди говорит, что мистер Пинкус желает побеседовать с вами.
– Благодарю, мадам… Слушаю вас, командир!
– Да нет, это еще я, Пэдди, генерал. Сейчас передам трубку боссу. Я просто хотел сказать вам, чтобы вы не обращали внимания на мою старуху. Она славная девочка, сэр, но ей не приходилось бывать в настоящих передрягах, – в бою, например, если вы понимаете, к чему я клоню.
– Понимаю, солдат. Но на вашем месте я бы все-таки убедился, что малому дали овсяную кашу на настоящем молоке, а девчурке – поджаренный хлеб, вымоченный в двух яйцах.
– Так она снова о завтраке, да? Там, где бабушки, не жди спокойного житья, генерал… Соединяю вас с мистером Пинкусом.
– Генерал?
– Да, командир? Какие координаты, если взглянуть на карту, сэр?
– Коор… Что? А, куда мы едем? Ну так вот, я попросил подготовить к нашему приезду летний дом свояка в Свомпскотте. Расположенный на берегу моря, он просто восхитителен и, поскольку сам хозяин со своей супругой, сестрой Шерли, отбыл в Европу, будет в полном нашем распоряжении…
– Прекрасно, командир Пинкус! Комфортабельный бивак в боевых условиях значительно поднимает моральный дух войск. Точный адрес известен? Я должен сообщить его маленькому Джозефу в Бостон, потому что скоро к нам прибудет подмога.
– Запоминайте: поместье Старый Уортингтон, Бич-Роуд, владелец – Сидни Бирнбаум. Я не уверен, есть ли у дома номер. Но найти его совсем не трудно по фасаду, окрашенному в ярко-синий цвет, который так нравится сестре Шерли.
– Хорошо, командир Пинкус! Вспомогательные силы выделены нам из элитного корпуса, так что дом-то уж они всегда найдут. Еще что-нибудь?
– Скажите жене Пэдди, куда мы едем. На тот случай, если разминемся в пути.
Передав полученную им информацию Эрин Лафферти, Хаук услышал от нее предельно краткий ответ:
– О господи, слава тебе! Мне придется иметь дело с кошерными мальчиками. И позвольте заметить вам, генерал, кто-кто, а они-то всегда знают, где раздобыть мясо получше и самые свежие овощи!
– По-видимому, вы бывали там прежде?
– Бывала там! Не сообщайте священнику моего прихода, но великий Сидни и его прелестная жена Сара заставили меня стать крестной матерью их мальчика Джошуа, – так, как это делается у евреев. Джош для меня что сын родной, и мы с Пэдди молим бога, чтобы он и Бриджи поладили, если вы понимаете, что я имею в виду.
– А как насчет священника вашего прихода?
– Откуда он, черт возьми, узнает? Он пьет разные там французские вина и доводит нас до умопомрачения своими разглагольствованиями относительно их «букээта». В общем, ни рыба ни мясо!
– Тигель, да и только, – отозвался спокойно Хаук и спросил затем, усмехаясь: – А вы никогда не думали о том, чтобы увидеться с папой римским? Я знавал одного, он рассуждал примерно так же, как и вы.
– Травите байки! Тупая ирландская корова, и думает так же, как я?
– Смиренные да наследуют землю, ибо на их плечах покоится праведность всего человечества!
– Вы что, насмехаетесь надо мной? Если это так, то мой Пэдди хребет вам переломает!
– Я и в мыслях такого не имел, мадам, – ответил Хаук, и, разглядывая профиль Эрин Лафферти, этот солдат, считавшийся одним из самых ловких и искусных в рукопашном бою офицеров, когда-либо служивших в армии, добавил: – Что же касается его, то уверен, что он сделал бы это. Запросто стер бы меня с лица земли.
– Ну, он это и впрямь может. Да и мальчик мой ему под стать!
– Главное, у него есть вы.
– О чем вы там толкуете? Видит бог, я давно уже не в том возрасте!
– Я значительно старше вас. И вообще эти вещи не связаны друг с другом. Я просто хотел сказать, что это честь для меня – быть знакомым с вами.
– Право же, солдат, вы меня смущаете!
– Я не думал этого делать!
Эрин Лафферти выжала акселератор до пола, и машина рванулась вперед.
Вольфганг Хитлах, урожденный Билли-Боб Бэйю, прошел через турникет и, придерживаясь указателей, двинулся по широкому коридору аэропорта Лоуган в отделение выдачи багажа. Ему, одному из трех высокооплачиваемых – чтобы не сказать, сказочно щедро – бойцов отряда особого назначения, сформированного бюро по трудоустройству «Кадры плюс-плюс», предстояло встретиться с остальными двумя «камерад» на огороженной парковочной площадке напротив стоянки такси. В качестве опознавательного знака он имел при себе сложенный вдвое номер «Уолл-стрит джорнэл» с обведенной красными чернилами статьей, но не «Майн кампф», на чем он так упорно настаивал.
Если бы он не нуждался столь отчаянно в работе, то отверг бы из принципа сделанное ему предложение. «Джорнэл» был хорошо известным символом деградированных, страждущих денег демократий, и его следовало бы сжечь вместе с девяносто девятью процентами остальных издаваемых в стране газет и журналов, начиная с презренных «Амстердам ньюс» и «Эбони», публиковавшихся в Гарлеме для его обитателей. Нью-йоркский Гарлем представлялся ему своего рода инкубатором, воспроизводящим неполноценных черномазых возмутителей спокойствия, а Уолл-стрит – военным лагерем, созданным втихую на еврейские деньги. Но, к сожалению, Вольфганг остро нуждался в куске хлеба, поскольку благотворительные чеки, позволившие ему получать пособие, были отобраны у него в отделе по вопросам безработицы подозрительным черномазым клерком. И, вопреки своим мировоззренческим устоям, он взял аванс в двести долларов и авиабилет.
Он знал только одно: на него и его «камерад» возложена защита семи человек, скрывавшихся от властей, причем трое из них были военными. Это означало, что там будет шестеро боевиков, охраняющих четверых штатских, – ничего себе, хороший кусок штруделя[127], который полюбил он во время двухмесячных занятий в горах Баварии, где его готовили к подобной деятельности господа из Четвертого рейха.[128]
