Вольфганг Хитлах, с «Джорнэл» в одной руке и ручным багажом в другой, ловко лавируя между машинами, успешно пересек пару подъездных путей, отделявших его от автостоянки. «Ни в коем случае не привлекать к себе внимания!» – думал он, шагая сквозь предзакатный солнечный свет к огромному гаражу. Данное ему поручение было столь секретно, что, если верить бюро по трудоустройству «Кадры плюс-плюс», он не имел права и слова проронить о своей работе даже фюреру, если бы тот был жив, а такая возможность, натюрлих[129], не исключается. По-видимому, предстояло охранять лиц столь высокого ранга, что правительство не решилось положиться на слабаков неарийского происхождения, просочившихся в секретные службы.
«Где же его „камерад“?» – недоумевал он.
– Ты Вольфи? – обратился вдруг к нему чернокожий гигант, вынырнувший из-под сени круглого бетонного столба.
– Что?.. Кто?.. Что вы сказали?
– Ты что, не слышал меня, шибздик! У тебя в руках газета, и красные чернила мы разглядели еще тогда, когда ты переходил те две дорожки. – Черный исполин протянул с улыбкой руку. – Приятно познакомиться, Вольф! Кстати, чертовски странное имя…
– Да-да… Пожалуй, это верно. – Нацист принял предложенную руку так, словно боялся, коснувшись этой плоти, подцепить заразу на всю свою оставшуюся жизнь.
– Похоже, неплохая халтура, братец!
– Братец?
– Позволь же представить тебя нашему партнеру, – продолжал великан, указывая рукой себе за спину. – И не пугайся того, как он выглядит. Когда мы покончим с этим делом, он немедленно облачится в свои обычные лохмотья. Знаешь, Вольфи, ты бы никогда не поверил, чего только не наговорят эти старые гадалки и их усатые мужья!
– Гадалки?..
– Иди сюда. Роман, познакомься с Вольфи! – Из-за колонны появилась вторая фигура – мускулистый мужчина в струящейся складками оранжевой блузе, с синим кушаком, обернутым вокруг талии над плотно обтягивающими тело черными брюками, с черными как смоль волосами, колечками ниспадающими на лоб, и с золотой серьгой в ухе.
«Цыган! – пронеслось в голове у Вольфганга. – Молдавские попрошайки и прихвостни! Похуже евреев и негров! Дейчланд юбер аллес[130]. И уж, конечно же, Германия превыше всех цыган!»
– Хэлло, мистер Вольфович! – крикнул человек с серьгой, протягивая руку. Ослепительно белые зубы под черными усами никак не соответствовали представлению Вольфганга о том, каким должен быть его «камерад». – По форме ваших глаз я могу сказать, что вам предстоит долгая-долгая жизнь и будете вы обладать огромным капиталом! И за эту ценнейшую информацию я не потребую с вас денег: ведь мы работаем вместе, не так ли?
– О, великий фюрер, где ты, черт возьми? – прошептал Хитлах, пожимая с отсутствующим видом руку цыгана.
– В чем дело, Вольфи? – спросил огромный черномазый, сжимая своей могучей ладонью плечо Вольфганга.
– Ничего-ничего!.. Вы уверены, что это не ошибка? Вас действительно направило сюда бюро по трудоустройству «Кадры плюс-плюс»?
– А кто же еще, братец? И, насколько можем судить мы с Романом, нам повезло: это называется найти хлеб прямо на улице… Да, меня зовут Сайрусом, Сайрусом Эн, моего дружка – Романом Зет, а тебя – Вольфи Эйч[131]. Конечно, мы никогда не спрашиваем, как звучат и пишутся наши фамилии полностью, поскольку это не имеет особого значения: в них столько разных и отличных друг от друга букв, ведь верно, братец?
– Яволь![132] – Вольфганг кивнул, потом побледнел. – Я хочу сказать, что вы совершенно правы… брудер.[133]
– Что?
– Братец, – поправился мгновенно Хитлах извиняющимся тоном. – Братец… Я хотел сказать «братец»!
– Не огорчайся, Вольфи! Я тебя понял: я тоже говорю по-немецки.
– Говоришь?
– Да, черт возьми! А почему, думаешь ты, я был в тюрьме?
– Потому что говорил по-немецки?
– Вроде того, малыш, – молвил темнокожий гигант. – Видишь ль, меня, химика на одном из государственных учреждений, одолжили на время Бонну, чтобы я поработал там на заводе в Штутгарте и помог в осуществлении некоего проекта по изготовлению удобрений, только это были не…
– Что «не»?
– Не удобрения… Да, не удобрения, а дерьмо… Газ, и к тому же весьма вредный для здоровья. Его собирались отправить на Ближний Восток.
– Майн Готт![134] Но, может быть, для этого были причины?
– Конечно, были! Однако боссов не волновало, в какую сумму выльются их расходы и сколько будет загублено человеческих жизней. И когда трое из них обнаружили однажды ночью, что я занимаюсь анализом окончательного соединения, они назвали меня «шварцер негером» [135] и ринулись на меня с пистолетами… Вот так это все случилось.
– Что именно?
– Я зашвырнул всех троих вопивших во всю глотку кислокапустников в стоявший поблизости чан, что помешало им появиться в суде и дать свои показания в ответ на мое заявление, что я защищался… А в итоге, ради сохранения дипломатических отношений, меня упрятали в здешнюю каталажку на пять лет, и, хотя этот срок был значительно меньше пятидесяти с лишним годков, которые бы пришлось мне оттрубить в немецкой тюрьме, я посчитал, что с меня и трех месяцев предостаточно, а посему прошлой ночью мы с Романом рванули оттуда.
– Но ведь предполагалось, что мы наемники, а не химики!
– Человек – существо разностороннее, парнишка! За те семь лет, что я посвятил учебе в двух университетах, позволял себе время от времени развлечься, на что ушло несколько месяцев. Побывал в Анголе – на той и другой стороне, а также в Омане, Карачи, Куала-Лумпуре. В общем, Вольфи, я не разочарую тебя, не разочарую.
– Мистер Фольфович, – встрял в разговор Роман Зет, выпячивая обтянутую оранжевой тканью грудь и принимая позу цыганского дервиша, – перед тобой – величайший в мире человек с пером, с самым бесценным пером на свете: такого лезвия ты больше никогда не увидишь! Раз-раз! Наношу удар! Отражаю выпад противника и вонзаю свой ножичек в его тело! – Цыган, выбрасывая резко руки и ноги, молниеносно крутился на месте. Синий кушак хлестал нещадно воздух, оранжевая блуза струилась складками. – Меня любой знает в горах Сербо-Хорватии!
– Но вы же находились здесь в тюрьме…
– Я получил по нескольким сотням фальшивых чеков деньги. Вот и все, что могу я сказать тебе, – молвил Роман Зет безутешным голосом и протянул руки как бы с мольбой о пощаде. – Если человек эмигрирует, то в новой стране его методы, сколь бы совершенны они ни были, просто не срабатывают, поскольку на чужбине не понимают его.
– Итак, Вольфи, – проговорил Сайрус Эм решительным тоном, – теперь ты знаешь о нас все. А как насчет тебя?
– Видите ли, ребята, я тот, кого кое-кто зовет плутоватым подпольным исследователем…
– И к тому же ты еще южанин. Южанин, говорящий по-немецки, – перебил его Сайрус. – Не правда ли, довольно странно?
– Неужто так?
– Думаю, что да. Это сразу же становится ясно, как только ты начинаешь нервничать, Вольфи. А кстати, что волнует тебя, малыш?
– Зря вы все это, Сайрус! Просто я размышляю о нашей работенке, этой «халтуре»!
