– Операция задумана не малой лигой психов с комплексом Александра Македонского. Это сольный номер, и исполнитель его – некий сукин сын из высших эшелонов власти.
– Значит, это дело рук Вашингтона? – произнес недоверчиво Арон Пинкус.
– Не Вашингтона, а кого-то из Вашингтона, – уточнил наемник. – Подобная акция не может быть результатом коллективного творчества, поскольку в таком случае слишком велика вероятность утечки информации, и посему вполне правомерен вывод о том, что за всем этим стоит какое-то весьма высокое должностное лицо, которое в состоянии в одиночку справиться со всеми задачами.
– Расскажите нам поподробней, почему вы считаете, что этот человек имеет какое-то отношение к правительству, – настаивал Арон.
– Потому что Нобелевский комитет в Швеции пользуется безупречной репутацией, и чтобы решиться бросить на него тень, необходимо занимать очень высокое положение. В конце концов, любой уважающий себя журналист может связаться со Стокгольмом и получить интересующую его информацию. И, как подозреваю я, это уже проделано.
– Ну, парень, это же черт знает что! – воскликнул Дивероу.
– Помнится, сегодня утром я говорил что-то в том же роде.
– И еще вы сказали мне, что подумаете о том, чтобы вместе с Романом Зет дать отсюда деру, как только будет установлена сигнальная система с литиевыми штуковинами… Так вот, они уже на месте, Сайрус. И что же дальше? По-прежнему собираетесь нас покинуть?
– Нет, адвокат, я передумал. Мы остаемся.
– Почему? – поинтересовалась Дженнифер Редуинг.
– Полагаю, вы ждете от меня глубокого обоснования своего решения, опирающегося на мои расовые особенности, – вроде того, что мы, мол, ниггеры, ухитрились выжить, несмотря на Ку-клукс-клан, лишь потому, что у нас развилось шестое чувство, и вот теперь нас чертовски огорчает, когда правительство ведет себя неподобающим образом. Но это же чистейшей воды вудуизм!
– Разве не красиво говорит этот большой парень? – промолвила миссис Лафферти.
– Подождите, милая Эрин, обсудим это чуточку попозже, – сказала ей Редуинг и вновь обратилась к Сайрусу: – Послушайте, господин наемник, не лучше ли прекратить разглагольствования о расовом чувстве и вудуизме, о котором мне кое-что известно, и прямо ответить на мой вопрос: почему вы остаетесь с нами?
– А это важно?
– Для меня – да.
– Это я могу понять, – улыбнулся Сайрус.
– А я вот ни черта не понимаю! – взорвался Маккензи Хаукинз, разминая пальцами сигару, прежде чем положить ее в рот.
– Так дайте же джентльмену договорить все до конца, – не сдержался Арон Пинкус. – Если позволите, генерал, я попрошу вас заткнуться.
– Командиры не отдают подобных приказов друг другу!
– Да бросьте вы всю эту дурь! – огрызнулся Арон и тотчас покачал головой, недоумевая, как мог он вымолвить такое. – Боже милостивый, я ужасно сожалею о своих словах, генерал, и прошу прощения!
– Нечего перед ним извиняться! – изрек Сэм и повернулся к Сайрусу: – Мы слушаем вас.
– О’кей, адвокат, – отозвался наемник, глядя на Дивероу. – Вы с леди сообщили что-либо остальным? И если да, то что именно?
– Мы сообщили все, что знали сами, но не «остальным», а только Арону. В число посвященных не вошли ни Мак с его «адъютантами», ни моя мама…
– Почему, черт возьми, вы обошли меня стороной?! – возмутился генерал.
– Нам надо было побольше собрать информации, перед тем как ты начнешь отдавать приказы, – ответил ему грубо Сэм и снова повернулся к Сайрусу: – Мы рассказали о ваших сложностях в Штутгарте и о том, что было потом. Как «выпустили» вас из тюрьмы.
– Впрочем, все это не имеет особого значения. Если тут заваривается какая-то каша, – а я думаю, что так оно и есть, – то мы с Романом Зет сумеем вам помочь. Но, надеюсь, вы не используете эту информацию против нас?
– Даю вам слово! – откликнулась Редуинг.
– Я ничего не слышал! – вторил ей Дивероу.
– Слышать-то вы слышали, но только потому, что с вами была мисс Р., – заявил наемник резко. – Вопросы вы задавали неуклюже, а мисс Р. – четко и разумно. Она ясно дала понять, что для того, чтобы поверить мне, ей требуется знать кое-что. И я рассказал ей все о себе.
– Слова словами и остаются, насколько я понимаю, – изрек Пинкус.
– Мои вопросы никогда не бывают неуклюжими, – пробормотал Сэм.
– Ну, у вас на уме много чего… как и на ваших брюках, – произнесла Дженнифер спокойно и опять переключилась на Сайруса: – Вы утверждаете, что ваше желание остаться не имеет расовой подоплеки, но ведь никто об этом и не заговаривал, кроме вас. Не кроется ли за этим обида? Вас, человека с черной кожей, несправедливо осудили. Да случись такое со мной, индианкой, я бы взбесилась от гнева и не скоро еще пришла бы в себя. Я была бы готова наброситься на любой символ власти и не уверена, что учитывала бы при этом истинное положение вещей. Не потому ли и вы остаетесь?
– Ваши суждения психологического плана производят впечатление, но действительности не соответствуют. Оставляя в стороне вопрос о моей ссылке на то, что я действовал в целях самозащиты, мы должны будем признать, что меня упекли в тюрьму не потому, что я черный, а потому, что я инженер-химик. Ну а что касается расовых предубеждений, то разве что лишь несколько идиотов в Штутгарте вообразили, будто чернокожему не под силу произвести анализ на финальной стадии синтеза вещества…
– Право, в этом парне что-то есть! – провозгласила миссис Лафферти.
– Пожалуйста, милая Эрин!
– И все же, – продолжал Сайрус, – факт остается фактом: удовлетворение заявки на этот продукт со стороны конечного его потребителя было санкционировано главой Комиссии по контролю над вооружениями, хотя я лично известил его в своем письме, переданном ему через дипкурьера, с которым ранее я никогда не встречался, о некоторых внушающих тревогу моментах. Что же касается остальных членов комиссии, то какой-то нечистый на руку крупный чинуша скрыл от них мои подозрения. И в итоге меня, простите за выражение, выбросили из игры, однако данное обстоятельство не имело никакого отношения к цвету моей кожи, ибо в отчетах о лабораторных исследованиях не содержится подобной информации.
– А как ваша штутгартская эпопея соотносится с вечерней пресс-конференцией в аэропорту Лоуган? – спросил Пинкус.
– Учитывая все то, что я рассказал уже вашим коллегам о кое-каких странностях в связи с нашим заданием, мне придется вновь вернуться к шестому чувству, которое я только что отказывался принимать в расчет, поскольку оно, не будучи в своей основе одним из расовых отличий, ориентировано не на расовый вопрос как таковой, а на несколько иные, – в данном случае на коррупцию, или, точнее, коррумпированность правительственных кругов, примеров чему немало. То, что это так, подтверждает и следующий случай из моей биографии. Один влиятельный человек из Комиссии по контролю над вооружениями, нажав на боннские судебные органы и заключив со мной сделку, сумел извлечь мой черный зад из немецкой тюрьмы, где он пробыл бы пятьдесят лет, затянись это дело еще хотя бы на месяц. И – никакого шума, стало внезапно так тихо, что если бы мы захотели услышать хоть что-то о химическом заводе, то пришлось бы удовлетвориться воркованием горлицы – единственного существа, не хранившего молчания. Мой же срок был сокращен до пяти лет, и если бы я держал рот на замке, то, по всей видимости, отсидел бы лишь год. И не говорите мне, что там не пахло жареным.
– Но вы не выполнили условия сделки, хотя они для вас были исключительно выгодны, – произнесла осуждающе Дженнифер.
– Я же не добровольно, а вынужденно пошел на эту сделку… Мне не доставляло особой радости быть единственным чернокожим в немецкой тюрьме, значительную часть обитателей которой составляют бритоголовые маньяки, только и ждущие воскрешения Адольфа из мертвых.
– Простите, я понимаю вас: у нас тоже развито шестое чувство.
– Пожалуйста, не извиняйтесь, – попросил Ред наемник. – Когда я смотрел по тюремному телевидению
