Ультиматум Борна

– Какие-то проблемы? – тихо спросил он по-французски, но достаточно громко, чтобы гигант его услышал.

– Это мое место, свинья! Я просто иду в туалет!

– В таком случае, может быть, к тому моменту, когда ты закончишь, я тоже захочу в туалет, – сказал Джейсон, пристально глядя в глаза мужчине. Хватка у Борна была крепкая – к тому же большим пальцем руки он давил на болевую точку, что имело мало отношения к силе.

– Ага, так ты чертов калека!.. – заорал мужчина, стараясь не морщиться от боли. – Инвалидов не трогаю.

– Вот что я тебе скажу, – сказал Борн, снимая палец с болевой точки. – Ты вернешься, и мы пойдем прогуляемся. Я закажу тебе выпивку за каждый раз, когда тебе удастся сбить меня с этой моей чертовой ноги, идет?

Глядя на Джейсона, здоровенный мужик слегка улыбнулся:

– Эй, а ты неплохой парень.

– Может быть, но я совсем не хочу затевать драку. Черт, да ты меня сейчас в пол вгонишь. – Борн отпустил мускулистую руку человека в безрукавке.

– Не уверен, – засмеялся гигант, потирая запястье. – Сиди, сиди! Я схожу отлить, вернусь и угощу тебя. Ты не очень похож на ходячий мешок с франками.

– Знаешь, говорят, что внешность обманчива, – ответил Джейсон, садясь обратно на стул. – У меня есть отличная одежда, но я жду здесь старинного приятеля, а он попросил ее не надевать… Я только что вернулся из Африки, поднял там неплохие деньги. Знаешь, обучал дикарей…

В этот момент оглушительно грянули литавры, а глаза мужчины широко раскрылись.

– Из Африки? – перебил незнакомец. – Я так и знал! Эта хватка – ведь ты служил в LPN.

То, что осталось от банков памяти Хамелеона, выдало результат расшифровки аббревиатуры. LPN – Legion Patria Nostra. Французский иностранный легион, наемники со всего мира. Об этом он как-то не подумал, но все равно неплохо.

– Господи, и ты оттуда? – спросил он грубовато, наивным голосом.

– La Legion trangere! [73] «Легион – наша отчизна»!

– Не может этого быть!

– Может, просто мы себя не афишируем. Нам тут все дико завидуют – мы были лучшими, и нам за это хорошо платили, хотя эти люди все равно наши братья. Они тоже солдаты!

– Когда ты ушел из Легиона? – спросил Борн, чувствуя, что могут возникнуть некоторые сложности.

– А-а, девять лет назад! Меня выкинули прямо перед повторным призывом из- за избыточного веса. Они были правы и, возможно, спасли мне жизнь. Я капрал, родом из Бельгии.

– Меня уволили месяц назад, хотя мой контракт еще не закончился. Все из-за нескольких ранений во время нашей операции в Анголе, да еще они выяснили, что мне лет больше, чем указано в документах. А они не платят тем, кто подолгу лечится.

Как же просто он находил нужные слова.

– Ангола? Мы и там побывали? О чем только думают на набережной д’Орсе?

– Не знаю. Я солдат, выполняю приказы и не задаю вопросов о том, чего все равно не смогу понять.

– Сиди! У меня сейчас почки взорвутся. Я быстро. Может, у нас найдутся общие знакомые… Не подозревал, что мы успели добраться и до Анголы.

Джейсон оперся локтями о выпуклую стойку бара и заказал une biare [74], радуясь тому, что бармен слишком занят, а музыка слишком громкая, чтобы тот смог подслушать их разговор. Кроме того, Борн был бесконечно благодарен Святому Алексу Конклинскому, который всегда говорил агентам, что «сперва нужно испортить отношения с тем, кого хотите завербовать, и только после этого стараться их наладить». Его теория утверждала, что переход от враждебности к приветливости гораздо надежнее, чем обратный. Борн с удовольствием выпил свое пиво. В «Сердце солдата» у него теперь появился друг. Это была случайность, незначительный эпизод, но он мог сыграть определенную роль в будущем.

Мужчина в безрукавке возвратился, его массивная рука за плечи обнимала молодого человека лет двадцати, среднего роста и комплекцией напоминавшего сейф; он был одет в армейскую куртку американского образца. Джейсон начал было вставать со стула.

– Сиди, сиди! – крикнул его новый друг, подавшись вперед, чтобы его было слышно – вокруг гомонила толпа и громко играла музыка. – Я привел нам девственницу.

– Что?

– Уже забыл? Он собирается поступить на службу в Легион.

– А, вот ты о чем, – засмеялся Борн, чтобы скрыть свою неосведомленность. – Я не думал, что в таком месте…

– В таком месте, – вмешался обладатель футболки без рукавов, – можно встретить любого человека. Я подумал, что ему стоит с тобой переговорить. Он американец, и его французский довольно grotesque [75], но если будешь говорить не очень быстро, он тебя поймет.

– Это ни к чему, – произнес Джейсон по-английски с легким акцентом. – Я вырос в Нёфшателе, но провел несколько лет в Штатах.

– Рад эта слышать, – речь американца с головой выдавала выходца Южных штатов; он простодушно улыбнулся, настороженно, но без страха глядя на собеседников.

– Тогда начнем, – по-английски с сильным акцентом сказал бельгиец. – Меня зовут… Моррис – отличное имя, не хуже других. А этого моего молодого приятеля зовут Ральф, во всяком случае, он так сказал. А как твое имя, мой раненый герой?

– Франсуа, – отозвался Борн, который в этот момент думал о Бернардине и том, насколько успешно тот справляется со своей миссией в аэропортах. – И никакой я не герой – мои враги умирали слишком быстро… Заказывайте выпивку, я плачу.

Они так и сделали, и Борн заплатил, судорожно соображая и пытаясь вспомнить то немногое, что ему было известно о французском Иностранном легионе.

«Как же легко дались первые слова», – подумал Хамелеон.

– Почему ты решил записаться в Легион, Ральф?

– Решил, что это будет для меня правильнее всего – исчезнуть на несколько лет, минимум на пять.

– Если сможешь хотя бы первый год продержаться, mon ami, – вставил бельгиец.

– Моррис прав. Слушай то, что он говорит. Офицеры там строгие и жестокие…

– Все они французы! – добавил бельгиец. – Не меньше девяноста процентов. Только один иностранец из трех сотен дослуживается до офицерских погон. Так что не питай иллюзий.

– Но у меня хорошее образование. Я инженер.

– Значит, будешь строить хорошие нужники на территории лагеря и проектировать отличные дырки для засранцев во время сражения, – хохотнул Моррис. – Скажи ему, Франсуа. Объясни, как там обращаются с учеными.

– Те, у кого есть образование, в первую очередь должны уметь драться, – сказал Борн, надеясь, что он прав.

– Святая правда! – воскликнул бельгиец. – Потому что их образованность будет вызывать подозрения. А не станут ли они слишком много думать? Не станут ли они думать, когда им платят только за то, чтобы они выполняли приказы?.. Нет, mon ami, я бы не стал выпячивать свою erudition [76].

– Пусть она проявляется постепенно, – добавил Борн. – Показывай ее, когда она кому-то понадобится, а не когда ты захочешь ею похвастать.