Ультиматум Борна

– Почему? Мы в первый раз разговорились по душам. А что с твоими двумя сестрами? Что с ними стало?

– Это еще забавнее, – ответил Питер, склонив подбородок и с озорством улыбаясь. – Одна стала монахиней в Нью-Дели, вторая – президент своей собственной компании, занимающейся связями с общественностью в Нью-Йорке, и говорит на идиш лучше, чем большинство ее коллег по цеху. Пару лет назад она мне сказала, что ее перестали называть шикса. Ей нравится ее образ жизни, так же, как и другой моей сестре в Индии.

– И, несмотря на это, ты выбрал военную карьеру.

– Не «несмотря», Алекс… Из-за этого я ее выбрал. Я был недовольным молодым человеком, который искренне полагал, что эту страну обманывают. Происходил из обеспеченной семьи; деньги, влияние, дорогое образование – все это гарантировало мне автоматическое поступление в Академию ВМФ в Аннаполисе – мне, а не черному парню с улиц Филадельфии или Гарлема. И я просто решил, что должен как-то заслужить эти привилегии. Должен доказать, что подобные мне люди не пользуются своим положением, чтобы избегать ответственности, а наоборот, стремятся к еще большой ответственности, чем остальные.

– Возрождение аристократии, – сказал Конклин. – Noblesse oblige – положение обязывает.

– Не издевайся, – запротестовал Холланд.

– Я не издеваюсь, это абсолютно серьезно. Aristo по-гречески означает «лучший», kratia – «власть». В Древних Афинах такие молодые люди вели за собой армии, и их мечи сверкали впереди войска, а не позади него, чтобы доказать солдатам, что они готовы погибнуть вместе с ними, людьми низкого происхождения, потому что эти самые люди низкого происхождения находились у них в подчинении.

Питер Холланд прислонил затылок к подголовнику вельветового сиденья и прикрыл глаза.

– Наверное, это тоже там было, я не уверен – я просто не знаю. Мы слишком многого хотели… а ради чего? Резни на Порк-Чоп Хилл? Неизвестной, никому не нужной земли у Меконга? Зачем? Господи, ну для чего? Ради того, чтобы в людей стреляли, им разворачивало грудь и живот пулей противника, находившегося от них в двух футах, – вьетконговца, знавшего джунгли лучше, чем они? Что это была за война?.. Если бы ребята вроде меня не шли вместе с другими, как бы говоря «Эй, смотри, я тоже тут, я вместе с вами», то как бы, по-твоему, все это могло продолжаться? Начались бы просто массовые бунты, и, может быть, это было бы правильно. Эти ребята были теми, кого кто-то зовет ниггерами, латиносами и просто отбросами, они умели читать и писать лишь на уровне третьего класса. А у таких, как я, была отсрочка – отсрочка, чтобы не успеть запачкаться в этой грязи, – или местечко, которое спасало от службы. У тех же ничего этого не было. И если то, что я – привилегированный сукин сын – был там вместе с ними, хоть что-то значит – это лучшее, чего я достиг в своей жизни. – Холланд неожиданно замолчал и закрыл глаза.

– Прости, Питер. Я не хотел ворошить прошлое, правда. Да и начал я со своей вины, а не с твоей… Правда странно, как все переплелось и одно тянет другое? Как ты это назвал? Карусель вины? Когда она остановится?

– Сейчас, – ответил Холланд, выпрямился на сиденье и расправил плечи и спину. Он взял трубку внутренней связи, нажал пару клавиш и заговорил: – Высадите нас в Вене, пожалуйста. А после этого отыщите китайский ресторан и привезите нам лучшее из того, что у них есть… Честно говоря, обожаю цыпленка с лимоном и обжаренные ребрышки.

Предположения Холланда оказались недалеки от истины. Первое прослушивание того, что Панов выдавал под действием сыворотки, было просто мучительным, голос подвергающегося процедуре путал мысли, эмоциональная составляющая мешала усвоению информации, и это было особенно сложно сделать тем, кто лично знал психиатра. Второе прослушивание, как ни странно, прошло при неослабевавшей концентрации внимания, что было, без сомнения, следствием той боли, которую они слышали в каждой фразе. Времени на копание в собственных чувствах не оставалось: информация внезапно приобрела решающее значение. Оба начали делать пометки на бумаге, постоянно останавливая и перематывая пленку, чтобы прояснить и понять неясные моменты. Третье прослушивание принесло дополнительные детали; а к концу четвертого захода Алекс и Питер Холланд исписали от тридцати до сорока страниц каждый. Еще час они провели в молчании, анализируя свои записи.

– Ты готов? – спросил глава ЦРУ с дивана, сжимая в руке карандаш.

– Да, – Конклин сидел за своим столом, на котором находилось его разнообразное электронное оборудование, подпирая локтем магнитофон.

– Есть какие-нибудь соображения?

– Есть, – ответил Алекс, – девяносто девять целых сорок четыре сотых процента всего, что мы слышали, не дает нам ничего, кроме доказательства того, каким ужасным мастером допроса является этот Уолш. Он делал выводы и строил дальнейшие вопросы по ключевым словам раньше, чем я их замечал, а мои навыки ведения допроса совсем не на любительском уровне.

– Согласен, – сказал Холланд. – Я тоже неплохо с этим справлялся, особенно когда у меня в руке был какой-нибудь увесистый предмет. Но Уолш молодец.

– Даже больше, чем молодец, но это нас не интересует. А интересует то, что он вытянул из Мо, – и опять появляется «но». Важно не то, что он вспомнил о том, как рассказал все, что узнал от меня, – а он раскололся почти полностью, это очевидно. Важно, что он слышал, – Конклин отделил несколько листов. – Вот пример. «Семья будет довольна… наш сюприм даст нам свое благословение». Он повторяет чьи-то слова, а не собственные. Но дело в том, что Мо не знаком с криминальным жаргоном, во всяком случае, не до такой степени, чтобы проводить параллели, а они здесь имеются. Возьмем слово «сюприм» и прибавим одну гласную. «Сюпримо» – «capo supremo» [92], а это совсем не ангел. Тогда «семья» сразу на несколько световых лет удаляется от Нормана Роквелла, а «благословение» заменяется вознаграждением или бонусом.

– Мафия, – сказал Питер, чей взгляд оставался острым и внимательным, несмотря на количество выпитого к этому времени. – Я это тоже инстинктивно отметил, хотя и не обдумал… Так, тут есть еще кое- что из этой серии – я уловил нехарактерные для Панова фразы, – Холланд пролистал свою пачку бумаги и выбрал один листок. – Вот. «Нью-Йорку нужно все», – Питер пролистал еще несколько страниц. – И здесь. «Этот парень с Уолл-стрит просто нечто», – директор ЦРУ перевернул пару страниц. – И вот еще. «Блондинчики» – дальше ничего интересного.

– Я это пропустил. То есть я это слышал, но не понял, о чем идет речь.

– Ничего удивительного, мистер Алексей Консоликов, – улыбнулся Холланд. – Под этой англосаксонской внешностью и образованием бьется русское сердце. Тебя не может задеть то, что приходится терпеть некоторым из нас.

– Да?

– Я истинный американец англосаксонского происхождения, а «блондинчик» – это еще одно уничижительное определение, которое нам дали, скажем, некоторые пострадавшие меньшинства. Подумай об этом. Армбрустер, Свайн, Аткинсон, Бартон, Тигартен – все они «блондинчики». Да и «парень с Уолл- стрит», этого финансового оплота «белой кости».

– «Медуза», – кивнул Алекс. – «Медуза» и мафия…

– У нас есть телефонный номер! – Питер подался вперед. – Он был в дневнике, который Борн достал в доме Свайна.

– Я же уже пробовал, помнишь? Там только автоответчик, и больше ничего.

– Ну и отлично. Мы можем узнать, где он находится.

– И что? Кто бы ни забирал сообщения, он делает это удаленно, а если у него или нее есть хоть немного мозгов, то из уличного таксофона. Забирающего сообщения не только нельзя отследить, но он к тому же может их все стереть, так что нам ничего не светит.

– Ты не очень ладишь с достижениями технического прогресса, а, Агент?

– Недавно, – ответил Конклин, – я купил себе видеомагнитофон, чтобы иметь возможность смотреть старые фильмы, и не знал, как отключить эти проклятые мигающие часы. Я позвонил продавцу, а он сказал: «Прочитайте инструкцию на внутренней панели». Я не смог найти внутреннюю панель.

– Тогда позволь тебе объяснить, что мы можем сделать с автоответчиком… Мы можем его дистанционно