обстоятельства, мне не нравится, что вашу мать все еще держат в тюрьме, и не я ее туда заключил.
– Мы отпускаем диссидентов и евреев, а вы удерживаете пятидесятивосьмилетнюю женщину, которая была всего лишь курьером! – прошептал русский, с силой выплевывая слова.
– Я не знаю фактов, и я не назвал бы Москву столицей милосердия, но если вы мне поможете – действительно поможете, – возможно, я смогу помочь вашей матери.
– Чертовы пустые обещания. Да что вы можете?
– Повторяю то, что уже говорил час назад вашему лысому другу в самолете: я ничем не обязан своему правительству, тогда как оно очень мне обязано. Помогите мне, Бенджамин.
– Я помогу, потому что мне приказали, а вовсе не из-за ваших слов. Но если вы попытаетесь узнать больше, чем необходимо для достижения вашей цели, вы отсюда не выйдете.
– Не только ясно, но и логично. Помимо обычного удивления и любопытства, которые я буду изо всех сил стараться подавлять, мне нет никакого дела до объектов Новгорода. В конечном счете, по-моему, это путь в никуда… Однако, уверяю вас, все это сильно напоминает Диснейленд.
Непроизвольный смех Бенджамина пробился через соломинку и взорвал пену на его молочном коктейле.
– Вы бывали в Анахейме?
– Никогда не мог позволить себе это.
– У нас были дипломатические пропуска.
– Боже, а вы, оказывается, тоже человек. Пойдем. Давайте пройдемся и кое-что обсудим.
Они перешли по миниатюрному мосту в
– У нас есть все станции, все графики, все устройства и уменьшенный каждый дюйм пирса, – сказал Бенджамин. – А также сдублированы охранные процедуры. Разве это не безумие?
– В данный момент – нисколько. Мы достаточно хороши.
– Да, но мы лучше. За исключением незначительного недовольства, мы верим. А вы только принимаете.
– Что?
– Несмотря на вашу болтовню, белая Америка никогда не была в рабстве. А мы были.
– Это вовсе не давняя история, молодой человек, а скорее выборочная история, не так ли?
– Вы говорите, как профессор.
– А если я скажу, что был им?
– Я бы мог аргументированно с вами поспорить.
– Только если бы вы оказались в достаточно демократичном заведении, которое позволило бы вам оспаривать официальные утверждения.
– О, бросьте! Банальная академическая свобода уже давно у нас есть. Загляните в наши общежития. У нас есть рок, голубые джинсы и больше травы, чем вы сможете найти бумаги, чтобы сделать самокрутки.
– Это прогресс?
– Верите ли, это начало.
– Мне придется поразмыслить над этим.
– Вы действительно можете помочь моей матери?
– А вы действительно можете помочь мне?
– Надо попробовать… Хорошо, этот ваш Карлос Шакал. Я слышал о нем, но немного.
– Слышу акцент Калифорнии.
– Иногда это проявляется. Не обращайте внимания. Я там, где хочу быть, и ни минуты в этом не сомневаюсь.
– Я бы не посмел.
– Что?
– Вы продолжаете спорить…
– Шекспир сказал это лучше. Моей второй специализацией в университете была английская литература.
– А первой?
– Американская история. Что еще, дедушка?
– Спасибо, внучек.
– Так вот, что касается Шакала… – сказал Бенджамин, прислонившись к ограде Нью-Лондона. Несколько охранников, заметив это, побежали было к нему. –
– Об этом доложат? – спросил Джейсон, когда они быстро пошли прочь.
– Нет, они слишком тупы. Это вспомогательный персонал в военной форме; ходят по своим постам, но на самом деле ничего не понимают. Только кого и что надо пресекать.
– Собаки Павлова?
– Кто может быть лучше? Животные не умнеют; они перегрызают глотки и роют себе норы.
– Что возвращает нас к Шакалу, – сказал Борн.
– Не понял.
– Неважно. Это символично. Как может он сюда проникнуть?
– Никак. Каждый охранник в каждом тоннеле знает имя и серийные номера новгородских документов, которые он забрал у убитых в Москве агентов. Если он появится, его застрелят без предупреждения.
– Я попросил Крупкина так не делать.
– Ради бога, почему?
– Потому что это будет не он, и пострадают невинные. Он зашлет других, может быть, двух или трех в разные комплексы, прощупывая, запутывая, пока не найдет способ пробраться внутрь.
– Ты спятил. А что будет с человеком, которого он зашлет?
– Это его не волнует. Если их застрелят, он это увидит и узнает кое-что.
– Ты действительно псих. Где он возьмет людей для этого?
– Где угодно, там, где есть люди, которые думают, что получат за несколько минут свою месячную зарплату. Он может наплести им, что они нужны ему, чтобы провести обычную проверку бдительности охранников, – ведь у него есть документы, доказывающие, что он должностное лицо. А если еще добавить денег, то у людей пропадет всякая подозрительность.
– И у первых же ворот он лишится этих документов, – настаивал тренер.
– Отнюдь. Он проедет свыше пятисот миль через десяток городов. Он легко может сделать копии где угодно. В ваших бизнес-центрах имеются копировальные аппараты; их полно, и слегка поработать над копиями, чтобы они выглядели как настоящие, не составит ему труда. – Борн остановился и посмотрел на американизированного русского. – Мы говорим о деталях, Бен, а они, поверь, не имеют сейчас значения. Карлос направляется сюда, чтобы оставить о себе память, и у нас есть одно преимущество, которое может поломать все его планы. Если Крупкину удалось продвинуть эту историю в новости, то Шакал думает, что я мертв.
– Весь мир думает, что ты мертв… Да, Крупкин говорил мне; это было неглупо. Здесь ты рекрут по имени Арчи, но я знаю, кто ты, Борн. Даже если бы я не слышал о тебе раньше, то точно услышал бы по радио теперь. Радио Москвы несколько часов подряд талдычило только о тебе.
– Тогда можно быть уверенными, что Карлос тоже слышал эту новость.
– Без вопросов. Каждая машина в России оборудована радиоприемником; это стандарт. На случай американского нападения, например.
