Немногословный Олаф держался неподалеку, всегда готовый прийти на помощь, но брови его недовольно хмурились, когда он слышал радостный смех девушки или видел ее сияющие глаза. Неблагоразумно вела себя Ингебьерг, дочь Симона, в стране англов. Но у Олафа язык не поворачивался сделать ей замечание — небывалая любовь благословила их маленький отряд, и закаленный в сражениях воин робел, ощущая на своем лице жаркое дыхание страсти.
Для Ричарда Воксхолла эти дни были самыми счастливыми в его жизни.
— Трава, — говорил он, указывая на зеленую поросль вдоль дороги.
— Трава, — послушно повторяла за ним Ингебьерг.
— Небо. — Он поднимал руку вверх. — Конь. Дерево. Дом.
Девушка учила незнакомые слова, а когда Ричард бывал занят со своими воинами, заставляла Олафа давать ей новые уроки. Ей страстно хотелось говорить на языке Ричарда. Зачем? Она вряд ли могла дать точный ответ на этот вопрос. Но ясно было одно — мысль о будущем супруге ни разу не пришла ей в голову.
К постоялому двору они прискакали, когда уже совсем стемнело. Хозяин, крупный длинноносый мужчина с подобострастным выражением лица, растерялся, увидев такое количество знатных гостей. Жители далекой Норвегии удивили его своими диковинными нарядами, воины Ричарда смутили мрачностью и оружием. Красота Ингебьерг сразила его наповал.
— Увы, у меня нет достойных покоев для дамы, — сокрушался хозяин, когда показывал Воксхоллу комнаты, где мог бы разместить постояльцев. — Боюсь, такие знатные люди, как вы, побрезгуют моим жилищем…
Ричард хмурился. Комнатки маленькие, вонючие, даже страшно подумать, что Ингебьерг придется провести ночь в таком доме. Да и кто поручится за ее безопасность? Постоялый двор находится на отшибе… Кто знает, может, это разбойничий притон? Конечно, напасть на хорошо вооруженный отряд отборных воинов никто не посмеет, но уж слишком жадные взгляды кидал хозяин на Ингебьерг и ее богатый наряд.
— Людям нужен отдых, — негромко проговорил Олаф, словно угадав мысли Ричарда. — Ночевать в лесу не хочется никому. Здесь есть хотя бы крыша над головой.
И Ричарду пришлось согласиться.
Ингебьерг и Кристин разместили в самой просторной комнате. Кормилица со стоном облегчения опустилась на кровать.
— До чего же я устала трястись по дорогам!
Ингебьерг молчала — онато никакой усталости не ощущала.
— Тебе тоже надо как следует отдохнуть, — продолжила Кристин. — Твои занятия языком отнимают слишком много сил…
Девушке показалось, что кормилица на чтото намекает.
— Я прекрасно себя чувствую, — с вызовом проговорила она. — Жаль спать, когда вокруг так много интересного!
На губах Кристин появилась слабая улыбка. Ее девочка выросла и как дикий зверь готова сражаться за то, что уже считает своим. Но догадывается ли она, сколько боли принесет ей это?
— Как знаешь, — покачала головой мудрая Кристин. Сдерживать сейчас Ингебьерг — бесполезно. Она как бурный Логан, вышедший из берегов по весне. Берегись тот, кто станет на пути!
Поужинали женщины в своей комнате. Кристин сразу хотела лечь спать, а Ингебьерг было неразумно спускаться одной в общую залу к мужчинам. Но когда кормилица удобно устроилась и принялась похрапывать, девушка накинула поверх расшитой шелком рубашки темный широкий плащ и выскользнула из комнаты.
Ингебьерг миновала узкий мрачный коридор, где того и гляди споткнешься обо чтонибудь, и свернула направо. Несколько шагов по деревянной скрипучей лестнице, и она оказалась в общей зале, где мужчины допивали хмельной эль и доедали мясо. Девушка дошла до конца лестницы и, обойдя ее слева, прижалась к стене. Высокие перила и темнота надежно укрывали ее от нескромных глаз, а она сама могла спокойно разглядывать общую залу.
Это была довольно большая комната с большим камином, в котором весело потрескивал огонь. Посередине стояли деревянные столы, на которых была разложена всякая снедь. За исключением небольшого пятачка вокруг камина, вся зала была погружена во мрак, что было на руку Ингебьерг. Ей очень не хотелось, чтобы ктонибудь заметил ее.
Здесь собрался почти весь их отряд и несколько незнакомых Ингебьерг людей, остановившихся на постоялом дворе на ночь. У самого камина, выложенного из грубого камня, сидел Олаф. Его седые волосы отливали красным в отблесках огня. Рядом с ним Гюльнуф, его племянник, тонкий болезненный юноша, обладавший ослиным упрямством. А вот и Ричард…
Сердце Ингебьерг забилось как пойманная птичка, когда она узнала молодого англичанина. Он сидел к ней вполоборота, и со своего места девушка могла сколько угодно любоваться его красивым профилем. Ричард медленно отрезал небольшие кусочки мяса и отправлял их в рот. Ингебьерг не могла не обратить внимания, что его манеры выгодно отличались от поведения его воинов, которые жадно хватали еду, громко чавкали и вытирали руки о полы одежды.
Вдруг ктото сказал:
— Спой нам, Ричард!
Воксхолл стал отнекиваться, но остальные поддержали эту просьбу. Слуга принес гитару. Ричард взял инструмент, провел рукой по струнам. Сердце Ингебьерг замерло в сладостном ожидании.
— Спой нам о походе против горцев, — попросил его один из воинов.
— Нет, лучше о буре, — возразил другой.
— А я хочу послушать о зеленых лугах родного Кента, — вмешался третий.
Каждый жаждал услышать свою любимую песню.
— Я спою вам новую, — произнес Ричард спокойно. — Я сочинил ее недавно…
Ингебьерг увидела, как на морщинистом лице Олафа отразилось презрение. Воин — и сочиняет песни? Оставьте эту забаву бродячим менестрелям, которые веселят народ. Но дома у Ингебьерг искусство пения ценилось очень высоко и не считалось зазорным для мужчины. Девушка вдруг вспомнила тягучие баллады, которые частенько пел Эрленд, сын Бьергюльфа. Его охотно слушали, и многие женщины благосклонно смотрели на него. Но он видел одну лишь Ингебьерг, хотя тогда она не понимала значения его взглядов…
Зато теперь ей было ясно — Эрленд, сын Бьергюльфа любил ее точно также, как она любит Ричарда Воксхолла.
Девушка еле слышно вздохнула. Но печали не было в ее сердце. Разве не читала она восхищение в глазах Ричарда? Разве не видела, что он все время ищет ее глазами?
Ричард запел. Его голос, чистый и очень сильный, заполнил всю залу. Он пел о золотистом морском песке и о том, что цвет волос возлюбленной прекраснее. Пел о ясной лазури неба и о том, что оно отражается в глазах возлюбленной вместе с луной и звездами. Тих ее голос, но хочется слушать его вечно; осторожна ее поступь, но все замирают, когда она проходит мимо…
Ингебьерг не знала, о чем эта песня, лишь отдельные слова были ей знакомы. Но страсть в голосе молодого рыцаря говорила на языке, понятном сердцу девушки. Ингебьерг как завороженная смотрела на Ричарда и не замечала никого вокруг. Однако лицо старого норвежца хмурилось все сильнее с каждым куплетом, и когда Ричард закончил петь, Олаф медленно произнес:
— Это красивая песня. Но не пристало прославленному воину петь песни о любви.
Ингебьерг вжалась в стену. Почему Олаф так мрачен? Неужели песня не понравилась ему? Девушка увидела, как один из воинов Ричарда поднялся и выкрикнул чтото. Норвежец схватился за меч. Но тут Ричард поднял руку.
— Ты прав, Олаф, — сказал он, криво усмехаясь. — Любовным песням не место в пути. В следующий раз я спою о войне. А сейчас нам всем пора отдохнуть.
Ингебьерг напряженно вслушивалась, стараясь уловить хотя бы чтонибудь. Отдельные слова она уже знала, но как связать их в единое целое? Слишком поздно она поняла, что мужчины собираются
