Образования бессознательного (1957-58)

индивидов, не совпадая с ними.

Как можно представить себе, что ребенок, испытывающий желание стать объектом желания матери, это желание удовлетворяет? Единственный способ достичь этого заключается для него в том, чтобы занять место объекта ее желания.

Что это означает? Вот, в точке Е, ребенок. Нам уже не раз приходилось представлять его на схеме отношением его требования к существованию означающей артикуляции как таковой — артикуляции, которая не просто пребывает у него где-то внутри, а ему встречается.

В пункте, намеченном буквой Я, нет пока ничего — по крайней мере, в принципе. Созидание субъекта в качестве Я дискурса вовсене обязательно на этом этапе оказывается различимо, хотя подспудно оно происходит уже в первой же означающей модуляции. Я вовсе не обязательно обозначает себя в дискурсе как таковое, чтобы стать, таким образом, его носителем. В междометии, в требовании (иди сюда!), в призыве (эй, ты.') Я присутствует, но присутствует в скрытом виде. На схеме мы могли бы показать это, сделав черту между Я и Dпунктирной. Соответственно, не сложился еще для ребенка и метонимический объект, расположенный у нас на схеме напротив Я.

В пункт Dприходит ожидаемое ребенком желание матери. Напротив него помещается то, что станет результатом встречи призыва ребенка с существованием матери как Другого, — одним словом, сообщение, М. Что нужно для того, чтобы ребенку удалось совпасть с объектом желания матери — объектом, который мы уже на этом уровне можем представить как нечто такое, что находится в непосредственных пределах его досягаемости?

Начнем с того, что обозначим пунктирной линией (на этот раз по другим причинам — как нечто для ребенка абсолютно недосягаемое) то, что находится по ту сторону матери.

Чтобы ребенку удалось с объектом желания матери совпасть, необходимо и достаточно следующее. Во-первых, скрыто присутствующее в дискурсе ребенка Я должно явиться сюда, в D, чтобы здесь, на уровне Другого, то есть матери, оказаться выстроено — чтобы Я матери стало, иными словами, Другим ребенка. Во-вторых, то, что Циркулирует на уровне матери, по мере артикуляции ею своего желания, в D, должно, в качестве адресованного ребенку сообщения, прийти в М. Последнее предполагает, что ребенок отказывается, в конечном счете, на какой-то момент, от всего, что было бы собственной его речью. Большой беды в этом, однако, нет, так как речь его находится в это время еще в процессе образования. Таким образом, ребенок получает в Mнепосредственное сообщение о желании его матери, в то время как ниже, на уровне метонимическом по отношению к тому, что говорит мать, происходит идентификация его с объектом этой последней.

Все это чистой воды теория, но не поняв этого с самого начала, невозможно представить себе и как происходит то, чему суждено произойти впоследствии — то есть как происходит вмешательство того, что находится по ту сторону матери и сложилось в результате отношений ее с другим дискурсом — дискурсом отца.

Итак, лишь по мере того, как ребенок усваивает желание матери (а усваивает он его в реальности ее дискурса, грубо непосредственным образом), открывается для него возможность вписаться на место материнской метонимии, то есть стать тем, что я назвал в прошлый раз субъектом- подданным.

Вы видите теперь, на каком смещении основано то, что назовем мы в этом случае первичной идентификацией. Смещение это состоит в обмене, при котором Я субъекта заступает место выступавшей в роли Другого матери, а Я матери становится уже его, этого Я, Другим. Это как раз и выражено на нашей схеме переходом на ступеньку выше — подъемом, который происходит во втором такте.

Поворотным для второго такта является момент, когда в качестве фигуры, от которой исходит запрет, дает о себе знать отец. Является он при этом как опосредованный дискурсом матери. Только что, на первом этапе эдипова комплекса, дискурс матери воспринимался в первозданном своем состоянии. Говоря теперь, что дискурс отца опосредован, мы имеем в виду не очередное вмешательство того, во что превращает дискурс отца мать, а факт действительного вторжения речи отца в дискурс матери. Дискурс отца заявляет о себе, следовательно, не столь прикровенно, как на первом этапе, но полностью он еще не раскрылся. Именно поэтому мы в данном случае термин опосредованный и используем.

На этом этапе отец выступает под видом сообщения, которое адресовано матери. Он держит речь в М, и то, что он высказывает, представляет собой запрет, некое не….Передается оно на уровне, где ребенок принимает сообщение, ожидаемое от матери. Его не…

- это сообщение о сообщении. Это особая форма сообщения о сообщении, которую, к моему великому удивлению, лингвисты (что свидетельствует о заинтересованности нашей в совместной работе) как таковую не замечают, — форма сообщения, которую мы назовем прещением (interdiction).

Сообщение это не сводится к простому Ты не ляжешь со своей матерью — слова, которые в этом возрасте ребенку приходится уже слышать — ибо обращено оно к матери. Не усваивай себе вновь то, что ты произвела на свет1. - вот в чем заключается его суть. Все хорошо известные формы так называемого инстинкта материнства — вот чему ставится здесь преграда. Не случайно первичная форма материнского инстинкта проявляется у многих животных

— возможно, даже отчетливее, чем у людей? — в оральной, если можно так деликатно выразиться, реинтеграции самкой того, что выпало у нее из противоположного места.

Прещение это является как таковое в А, где отец предстает в качестве Другого. Тем самым ребенок ставится по существу под вопрос, а его позиция субъекта-подданного оказывается поколебленной, что сообщает ему потенциальность и виртуальность, в конечном итоге для него спасительную. Другими словами, лишь постольку, поскольку желание матери затронуто отцовским прещением, круг вокруг ребенка полностью не замыкается и он не становится объектом желания матери в чистом виде. Процесс может, в принципе, остановиться и на первом этапе, учитывая, что отношение

ребенка к матери так или иначе скрыто, предполагает тройственность, так как желает он не ее, а ее желание. Перед нами с первого шага налицо символическое отношение, позволяющее субъекту впервые замкнуть желание на желание и успешно найти объект желания своей матери. Все это ставится, однако, под вопрос отцовским прещением, оставляющим ребенка с его желанием желания матери в немой растерянности.

Второй этап содержит в себе несколько меньше скрытых возможностей, нежели первый. Он ощутим, заметен, но по сути своей, так сказать, мгновенен, или, по крайней мере, скоропреходящ. Но это ничуть не умаляет его значения, так как именно к нему в конечном итоге сводится суть того, что называем мы в эдиповом комплексе моментом лишения. Лишь после того, как ребенок окажется согнан, для его же вящего блага, с той идеальной позиции, которой он и мать могли бы удовольствоваться и где он выполняет функцию ее метонимического объекта, — лишь после этого могут установиться отношения третьего типа, открыться следующий, плодотворный этап.

На этом этапе ребенок действительно становится чем-то другим, ибо именно на нем происходит та идентификация с отцом, о которой я вам в прошлый раз говорил, и приобретается виртуальное право иметь то, что имеет отец.

Набросав в прошлый раз общую картину трех тактов Эдипа, я сделал это для того, чтобы сегодня мне не пришлось начинать все с начала. Точнее, для того, чтобы не спеша проделать теперь весь путь шаг за шагом.

2

Остановимся немного, чтобы сделать нечто вроде отступления — но отступления очень важного и касающегося психозов.

То, как в этот момент отец вмешивается в диалектику Эдипа, нам исключительно важно будет сейчас рассмотреть.

Вы лучше уясните это, обратившись к статье, написанной мною для будущего номера журнала 'Психоанализ', — статье, подводящей итоги всему тому, чему я посвятил совой курс в том году, когда мы