Образования бессознательного (1957-58)

говорили с вами о фрейдовских структурах психоза. Характер публикации не позволил мне включить в нее предыдущую схему, которая потребовала бы много предварительных объяснений, но когда вы эту статью прочтете (что, надеюсь, вы сможете сделать скоровам удобнее будет вернуться к тому, что я обрисую теперь в общих чертах.

В психозе Имя Отца, то есть отец в качестве символической функции, отец, взятый на уровне того, что происходит·здесь между сообщением и кодом, или кодом и сообщением, оказывается отвергнутым, verworfen. Поэтому здесь нет того, что я представил на схеме пунктирной линией, то есть того, посредством чего отец вмешивается в качестве закона. А есть здесь лишь грубое вторжение сообщения 'не…!' в сообщение, адресованное ребенку матерью. Сообщение это в его сыром, первозданном виде, является в то же время источником кода, находящегося по ту сторону матери. На схеме перед вами, где контуры движения означающих наглядно представлены, это хорошо видно.

Обратимся к случаю судебного председателя Шребера. Когда на важнейшем повороте жизненного пути от него потребовалось добиться того, чтобы на положенном месте выступило в качестве ответа Имя Отца, а ответить оттуда, где его никогда не было, оно никак не могло, возникает у Шребера на месте И мени ???i,aэта структура. Осуществляется это путем грубого, реального вмешательства стоящего за матерью отца — отца, который не дает матери в данном случае той опоры, которую он мог бы дать ей как виновник закона. Именно поэтому в самый главный, чреватый последствиями момент развития психоза и является Шреберу — что? — слуховые галлюцинации двух главных типов, между которыми, кстати в классических учебных пособиях никогда четкой границы не проводится.

Если вы желаете что-то понять в галлюцинациях, прочесть уникальную работу психотика Щребера вам будет куда полезнее, чем углубляться в труды светил нашей психиатрии, которые подходят к проблеме галлюцинации с готовым, усвоенным на школьных уроках философии масштабом — ощущение, восприятие, восприятие без объекта и прочая дребедень.

Что касается председателя Шребера, то он отчетливо различает два порядка явлений.

Имеются, с одной стороны, голоса, говорящие на основополагающем языке, — голоса, свойство которых состоит в том, что они обучают субъекта коду этого языка в процессе самой речи. Послания, которые он на этом языке получает, — послания, состоящие из слов, которые, независимо оттого, являются ли они в буквальномсмысле слова неологизмами, всегда каким-то образом к этой категории принадлежат, — заключаются в сообщении субъекту того, что представляют эти слова в новом коде, том коде, в котором воспроизводится для него целый, новый для него, мир, целая значащая вселенная. Другими словами, первая серия галлюцинаций состоит из сообщений о новом коде, предстающем в них как нечто, исходящее от Другого. В них-то самое ужасное из того, что несут с собой галлюцинации, и заключается.

С другой стороны, имеется еще одна форма сообщения — сообщение прерванное. Вы помните, наверное, эти маленькие обрывки фраз вроде: он должен, собственно; теперь мне хочется и т. д. Все они представляют собой первые слова приказаний, а в ряде случаев и формулировок, выражающих самые настоящие принципы поведения, например: Закончить дело, когда оно начато и прочее в том же роде.

Короче говоря, сообщения эти, воздействуя на субъект подобно силам индукции, предстают как сообщения в чистом виде, как приказы, притом приказы прерванные, и место их с обоих сторон — как кода, так и собственно сообщения — определяется, поскольку стороны эти друг с другом не связаны, с большой легкостью.

Вот чем кончается вмешательство отца в случаях, когда с самого начала оказалось упразднено и так и не было включено в жизнь субъекта то, чем связность дискурса, собственно, и обусловлена, — тот на себя самого направленный акт анкционирования, посредством которого отец, завершив свой дискурс, к нему вновь возвращается, санкционируя его уже в качестве закона.

Перейдем теперь к следующему этапу эдипова комплекса — этапу, который в нормальных условиях предполагает, что в дело вмешивается отец, причем вмешивается, как мы уже в последний раз говорили, постольку, поскольку он это имеет. А вмешивается он на этом уровне, чтобы дать то, пропажу чего и подразумевает как раз 'фаллическое лишение' — рубеж, которому в развитии эдипа и трех его тактах принадлежит главное место. Явление отца состоит, собственно, в акте дара. С этого момента присутствие его уже не дает о себе знать лишь косвенно, под маской исчезновения и появления матери, а заявляет о себе открыто, в его собственном, отцовском дискурсе. В каком-то смысле сообщение отца становится сообщением матери — постольку, поскольку сам он это разрешает и дозволяет. Схема, которую я нарисовал для вас в прошлый раз, иллюстрирует, собственно, только одно: что сообщение отца, получив собственное, независимое воплощение, может привести к надстройке еще одного этажа, в результате чего то, что субъект пытался получить из сообщения матери, он может теперь получить из сообщения отца. Обманутый уловкой дара или данного матери разрешения, субъект смиряется в конечном счете с тем, что пенис ему позволяется иметь несколько позже. Вот что в фазе угасания Эдипа, собственно, происходит — удостоверение, гарантия на будущее, оказывается, как мы прошлый раз и говорили, у субъекта в кармане.

Напомню вам один забавный исторический анекдот. Некая дама, муж которой хотел быть уверен, что жена не изменяет ему, дала ему письменное в том заверение, после чего, ведя бурную светскую жизнь, частенько говаривала: 'Хороша же грамотка у господина ЛакастраГ Так вот, Лакастр этот и наш кастрированный малыш — они одного порядка: оба заручаются к концу Эдипа грамотками-гарантиями. Однако гарантии эти на самом деле не так уж пусты — именно на них опираться будет впоследствии, при наиболее благоприятном исходе, то спокойствие, с которым примет субъект обладание пенисом, то есть станет кем-то таким, кто его отцу идентичен.

Но это этап, две стороны которого всегда способны, как видите, поменяться местами. Есть нечто абстрактное и в то же время диалектическое в отношениях между теми двумя тактами, о которых я только что говорил вам, — тем, где отец вмешивается как инстанция запрещающая и лишающая, и тем, где он вмешивается как инстанция позволяющая и дарующая — дарующая на уровне матери. Без всего прочего он может и обойтись — чтобы увидеть это, достаточно поместить себя на уровень матери и заново задаться вопросом о парадоксе, который преподносит нам центральный характер фаллического объекта как предмета воображения.

Мать — это женщина, которая предполагается нами уже пришедшей в полную меру женской своей ненасытности, и потому возражение, с которым встречается приписывание фаллосу воображаемой функции, является вполне основательным. Если мать — это то, что мы сказали, то фаллос воображаемым объектом не назовешь — она уже давно в этом предмете толк знает. Другими словами, фаллос на уровне матери не является объектом чисто воображаемым — это еще и нечто такое, что выполняет свою функцию на уровнеинстинкта, функцию инструмента, который находится у этого инстинкта на службе. Это, если позволено мне будет так выразиться, инъектор — имея в виду, что он ей вводится, а не просто она его вводит себе сама. Что касается приставки ин, то она тоже указывает на связь функции данного предмета с мистинктом.

Иметь дело со сложнейшей диалектикой эдипова комплекса приходится нам лишь потому, что на пути к первоначальным, приемлемым на уровне инстинкта объектам мужчина должен продраться через целую чащу означающего. Что ему, несмотря ни на что, слава богу, все-таки время от времени удается — в противном случае, ввиду того, насколько трудной встреча с реальным объектом оказывается, борьба полов давно, за отсутствием соперников, прекратилась бы.

Такова одна из возможностей, возникающих со стороны матери. Есть и другие, и к тому, чем являются для нас собственные объяснения с фаллосом, следовало бы присмотреться внимательно — ведь отношения эти ее, как и любого человека, очень волнуют. Можно, например, наряду с вводом, инъекцией, обнаружить и другую функцию — функцию придачи, адъективации. Термин этот указывает на воображаемую принадлежность ей чего-то такого, что на воображаемом уровне либо дано, либо не дано ей, что позволено ей желать как такового — чего, одним словом, ей не хватает. Фаллос выступает в этом случае как нехватка, как объект, которого она была лишена, как объект того Penisneid, того вечно ощущаемого лишения, влияние которого на женскую психологию прекрасно известно. Но наряду с этим может он выступить и в качестве объекта, который ей дан-таки, но дан оттуда, где он находится, входя, таким образом, в расчет вполне символическим образом. Это еще одна функция адъективации, хотя совмещение ее с функцией первоначальной инъекции вполне возможно. Короче говоря,