же существует капитал. А может быть, его и вовсе нет. Когда я сейчас говорю вам о своем сочувствии ко всем малышам в поселке, за которых я радуюсь и страдаю, как будто они мои собственные дети, я хочу вам доказать, что это не пустые слова. Поэтому, с вашего разрешения, я, ваш слуга покорный, которому довелось держать в руках ваши деньги, распорядился, чтоб каждой пострадавшей семье выдали из магазина товаров на сумму в сто крон.
И не будем больше возвращаться к этому вопросу. Самое главное, я хотел бы, чтобы все собравшиеся сегодня здесь поняли, что пока лавка в Осейри у Аксларфьорда принадлежит Йохану Богесену, двери ее широко открыты для вдов и сирот.
Оратор умолк. Раздались громкие аплодисменты. Все сошлись на том, что такого щедрого дара никогда еще не было в истории Осейри. Даже старожилы не могли припомнить ничего подобного.
С другой стороны, по опыту было известно, что «старик» никогда не бывает так далек от великодушия и щедрости, как в те моменты, когда он плачется и прибедняется.
Начались танцы. Звуки аккордеона наполнили странным, причудливым, экзотическим ритмом просоленный сарай я вызвали у всех блаженно-приподнятое настроение, какое создает только музыка. А эхо повседневной напряженной борьбы за существование, за хлеб и вареную рыбу утонуло в вихре полек, вальсов, мазурок. До чего же приятно смотреть на людей в нарядных, праздничных платьях! А как разгорелись от танцев девичьи лица! А взгляните на парней! Они казались такими мрачными, — скучными, а теперь их голоса неожиданно приобрели мелодичность, и в блаженном забытьи танца зарождаются в их глазах самые дерзновенные мечты. Как завидовала всем им Салка Валка! Она стояла у дверей среди застенчивых худощавых девочек в своих старых брюках, туго обтягивающих бедра, отчего вся ее фигура казалась смешной и нелепой. Мимо в объятиях сына управляющего пронеслась дочь купца в датском наряде. Все смотрели на них с удивлением. Они налетали на людей, толкались и сами едва удерживались на ногах. Боже мой, а что за смех у дочери купца — громкий, неприятный, похожий на хохот пьяного матроса. И тем не менее у нее такие белые зубы, она такая красивая, веселая. Пожалуй, красивее ее Салка никого еще не видала. Среди здешних девушек она казалась существом из другого мира. Вот если бы только не этот громкий, глупый смех! Смеясь, дочь купца опускала голову на плечо, и, казалось, она уже никогда не сможет ее поднять. С полузакрытыми глазами, разомлевшая, она ничего и никого не замечала, а все смеялась, смеялась без конца. Наверное, она была пьяна. Ее партнер тоже. Несколько пожилых женщин, готовивших кофе неподалеку от штабелей соленой рыбы, бросали на них неодобрительные взгляды. При виде этой пары в душе Салки Валки рождалось греховное беспокойство. Позже, ночью, сын управляющего и молодой моряк затеяли драку из-за дочери купца. Моряк кричал своему сопернику, что он негодяй и выскочка, что он вовсе не любит купеческую дочь. Он же, моряк, любил ее всю жизнь, с самого детства, и свой первый поцелуй она отдала ему. Парни дрались яростно, насмерть. Драка завязалась в помещении. Женщины в испуге разбежались по углам, кое-кто взобрался на скамейки. Мужчины пытались вытолкать драчунов за дверь. Но соперники, сцепившись, сами выкатились во двор. Борьба продолжалась. Они немилосердно дубасили друг друга, нанося удары по лицу, по голове. Оба вымокли в соляном рассоле, вывозились в грязи. Наконец молодая дама оттащила сына управляющего и повела к себе домой обмывать и отчищать. Танцы прекратились, и участники празднества столпились во дворе. Женщины дрожали от страха и молились богу. Но мало-помалу волнение улеглось, сын управляющего и его дама не появлялись, никто и вспомнить не мог, из-за чего началась драка. Кто-то сказал, что дочка купца — сука. Женщины из союза позаботились о моряке. Он был грязный, как свинья, вывалявшаяся в навозе, растрепанный, лохматый, по лицу его текла кровь. Моряк чуть не рыдал от гнева и досады; ему обмыли лицо, почистили праздничный костюм и бесплатно угостили кофе. Какая-то женщина позвала Салку Валку и ей тоже предложила бесплатно кофе, потому что у нее умер брат. Здесь сидел какой-то пьяный парень и декламировал стихи. Кто-то вздыхал и жаловался на житейские невзгоды, но девочка молчала. Пьяный пытался задержать взгляд на ее лице, но хмельной угар заволакивал его взор. Он декламировал:
На девочку никто не обращал внимания, никто даже не спросил, умеет ли она танцевать. Она следила за танцующими и думала, что в танцах нет ничего интересного; аккордеон ее раздражал, она удивлялась, как это взрослые могут скакать под такую музыку. Она поблагодарила женщин за кофе и сказала, что идет домой.
— Ну и правильно, проваливай отсюда, кому охота смотреть на такое чучело, да еще в штанах! — крикнул кто-то из мальчишек, стоящих у дверей, таким задиристым и вызывающим тоном, на какой способны только мальчишки переходного возраста. Салка Валка обернулась и встретила наглую улыбку на хорошеньком, как у девочки, лице купеческого сына.
— Заткнись, ты, поросенок! — отрезала Салка.
— Ты что, забыла, как наша служанка собирала с тебя вшей? Эй, ребята, ловите ее, будем искать у нее вшей.
Раздался веселый смех, все они были не прочь позабавиться. Один из них, постарше, крикнул, что не мешало бы выяснить, девчонка она или мальчишка. Посыпались шутки, прибаутки, одна остроумнее другой.
Девочка уже собиралась ответить потоком самых непристойных ругательств, но тут вспомнила о смерти своего брата. К тому же в ее душе цвел теперь маленький цветок, которого не было несколько лет назад. Ей уже не хотелось вступать в перепалку и отражать нападки. Единственным ее желанием в эти минуты было уйти поскорее и никого не видеть.
Слабый огонек светился в комнате матери, где лежал труп мальчика. Салка Валка вошла тихо, на цыпочках. Смерть, присутствовавшая сегодня в их доме, внушала ей благоговение. Был пятый час. Она села на край кровати, закрыла лицо руками и стала вспоминать, как она ждала этих танцев, как готовилась к ним. Понемногу биение сердца утихло. Вдруг ей почудились какие-то голоса. Она стала прислушиваться. Вначале казалось, что где-то разговаривают нудно, равнодушно, бесконечно, затем девочка подумала, что кто-то читает вслух. Но, внимательно прислушавшись, она поняла, что это было скорее пение, монотонное, однообразное, на одной ноте, вроде завывания ветра, рвущегося в дверную щель. Ей даже почудилось, что это ее маленький братик, отойдя в вечность, принялся плакать на особый манер. Что это могло быть?
Девочка никак не могла отделаться от этого монотонного завывания, оно так и лезло ей в уши, сливалось с ночной тьмой и становилось частью ее. Наконец она сняла туфли и осторожно спустилась вниз. Ну конечно, оно доносилось, из комнаты матери. Теперь девочка отчетливо слышала, что это был человеческий голос, напевавший бесконечную мелодию. Правда, ее трудно было назвать песней — в ней не было ни конца, ни начала, ни смысла. Приложив ухо к двери, она стала слушать. Потом, набравшись смелости, приоткрыла дверь и заглянула в комнату. Лампа горела тускло-тускло, почти так же, как в ту памятную ночь, три года назад… В этом призрачном свете девочка увидела странное зрелище: на краю кровати сидела женщина с обнаженной грудью и растрепанными волосами, на коленях у нее лежал белый сверток. По всей вероятности, женщина ничего не видела и не слышала. Она раскачивалась из стороны в сторону и напевала. Ни слов, ни мелодии нельзя было уловить в этом пении. У девочки кровь застыла в жилах. Никогда прежде не видела она этой женщины. Не видела она ее и позже. Салка Валка поспешила закрыть дверь и убежала, моля бога, чтобы женщина не заметила ее. Воспоминания об этой женщине преследовали девочку всю жизнь.
Глава 18
Пока все это не миновало, Сигурлине было не до замужества, хотя Юкки-скотовод неоднократно
