— Мэри…
— Да?
— Как ты думаешь, верно ли, что лучше любить так, как в сказках, до самой смерти, чем не любить вовсе?
На мгновение Мэри напомнила брату ту маленькую упрямую девочку, которой она когда-то была: губы ее крепко сжались, и в глазах появилось жесткое выражение.
— Ты можешь сказать, что я ничего не знаю о жизни, но для меня существует единственный ответ: да.
— А почему?
— Потому что иначе не было смысла рождаться. Что еще мы можем отдать жизни, кроме самых прекрасных чувств?
— Но ведь их возможно выражать через искусство и литературу, разве не так?
— Но разве может существовать искусство и литература без той боли и наслаждения, что дарует человеку любовь?
И тут впервые за много дней губы Джона Джозефа тронула улыбка:
— Несмотря на то, что ты росла в такой глуши, из тебя получилась сообразительная девушка.
Мэри внезапно рассмеялась:
— Мы — наследники Саттона, Джон Джозеф. Мы выросли в его мрачной тени, и если он не дал нам счастья в жизни, то хотя бы сумел научить нас древним истинам.
— Я рад, что ты так думаешь, — ответил Джон Джозеф, сжимая ее руку. — Вот что я хочу тебе сказать: нам предстоит попытать счастья на чужбине; нам предстоит бросить вызов самому дьяволу; нам предстоит встретиться с судьбой и вкусить всю сладость и горечь борьбы.
— И лететь против ветра.
С этими словами наследник проклятого замка и его сестра двинулись вниз по ступеням на нижнюю палубу парохода, чтобы выпить за новую жизнь и за удачу.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Начало новой эры — великий шаг, который предстояло совершить Британии от Века Изящества к Веку Империи, — протекало достаточно спокойно.
Премьер-министр лорд Мельбурн в часы, последовавшие за восходом солнца, ехал в закрытой карете в Кенсингтонский дворец, где девушка всего пяти футов ростом, месяц назад встретившая свой восемнадцатый день рождения, только что пробудилась ото сна. Накинув шаль поверх ночной сорочки, она встретила премьер-министра в приемной. Лорд Мельбурн упал перед ней на колени и поцеловал ей руку.
— Король умер, — произнес он. — Да здравствует королева!
Она попыталась сохранить величественное достоинство, но не смогла сдержать радостной улыбки. Итак, дни ее уединенного заключения подошли к концу. Старшие больше не посмеют тиранить ее. И несколько минут спустя, когда графиня Кентская, ее мать, окликнула девочку своим гортанным голосом с немецким акцентом: «Викки, возвращайся в постель», она сказала в ответ:
— Нет, мама. Я хочу встретить это утро. Началось царствование Ее Величества королевы Виктории.
В это же утро по всей стране подданные Ее Величества, еще ничего не знающие о произошедшей ночью перемене, поднимались с постелей и приступали к самым разнообразным делам.
Энн, графиня Уолдгрейв, взглянула из окна на зеленые лужайки Строберри Хилл и вздохнула. Новый день предвещал ей очередную ссору с Джорджем, который втянул семью в ужасные долги своей расточительностью и необузданностью; новый день означал отчаянную тоску по безвременно скончавшемуся графу; новый день нее с собой напрасные безуспешные хлопоты, связанные с тем, как выдать замуж Аннетту — ей уже исполнилось девятнадцать — без достойного приданого.
Этот новый день снова услышит упреки графини, обращенные к сыну. И снова Джордж лишь улыбнется в ответ и скажет:
— Не волнуйся, мама. Они такие хорошенькие. Ты же знаешь, что в крайнем случае они всегда могут пойти в театр.
— Не понимаю, как у тебя поворачивается язык так говорить, — ответит мать. — Они ведь твои сестры, а не чужие девицы!
Джордж раскатисто захохочет и скажет:
— В тот день, когда сестра графа Уолдгрейва станет чопорной светской дамой, я пойму, что начал стареть.
И тогда Энн вскочит с места и в ярости выбежит из комнаты — точь-в-точь, как когда-то в спорах с отцом Джорджа. Она считала, что нет на свете ничего ужаснее, чем оказаться молодой вдовой с тремя незамужними дочерьми на руках и двумя безответственными сыновьями.
А в Доме Помоны, — несмотря на то, что вдовьи печати и горести не посещали этот дом, ибо мистер Уэбб Уэстон («Как здоровье? Превосходно! Дневная прогулка. Вот так-то!») пребывал в отличном здравии, — миссис Уэбб Уэстон одолевали похожие заботы. Даже если бы Матильде или Кэролайн кто-нибудь сделал предложение, мать ни за что не смогла бы найти денег на свадебные платья и званый обед, не говоря уж о приданом. С тех пор как миссис Тревельян покинула Саттон, Уэбб Уэстоны смогли найти только одного арендатора, и то ненадолго, и теперь замок пустовал, и не было даже месячной ренты. Дела шли из рук вон плохо. Миссис Уэбб Уэстон глубоко вздохнула.
Но, с другой стороны, было по крайней мере два радостных лучика в этой почти беспросветной жизни. Мэри, благодарение Богу, избавила их от расходов на свадьбу, выйдя замуж во Франции. Мистер Роберт Энтони, наниматель Мэри, оказался тридцатипятилетним вдовцом, и через полгода Мэри позабыла о своем девическом увлечении Джекдо и с радостью надела на палец обручальное кольцо.
А что касается Джона Джозефа… о, это настоящий триумф! Его приняли в армию с распростертыми объятиями, словно он от рождения был предназначен именно для этого.
«Что ж, — подумала миссис Уэбб Уэстон, — быть может, так оно и было».
Несмотря на то, что на руках у него не было назначения, его взяли в третий императорский отряд легкой кавалерии, и за два года он дослужился до капитана. Так он с лихвой компенсировал то время, что без дела провел в поместье. Через месяц ему исполнялось двадцать четыре года, и он был уже прославленным офицером и джентльменом с положением. Джон Джозеф стал наемником, солдатом удачи, и удача не отвернулась от него.
А Хелен Уордлоу в Гастингсе размышляла примерно о том же, что и графиня Уолдгрейв и миссис Уэбб Уэстон. Не то чтобы ее беспокоили деньги, — жалованья генерала было более чем достаточно для безбедной жизни, а Роберт и Джекдо сами могли себя обеспечить. Нет, ее, скорее, заботило то, какими растут ее дети. Вернее, если говорить совсем откровенно, — то, в каком направлении развивается Джекдо. Когда он был ребенком, они были с ним очень близки, но с тех пор, как Джекдо ушел в армию, он стал очень замкнутым и словно бы отошел от матери.
Он был непохож на других молодых людей. У него никогда не было возлюбленной, — хотя Хелен подозревала, что девушки, следовавшие за полком, не обходили Джекдо своей благосклонностью, — и со временем он все больше и больше уходил в себя. У него была какая-то своя тайна, и Хелен часто думала, что же он ищет. Она вспоминала о девочке, которую Джекдо упоминал в детстве, — ее он видел в одном из своих видений еще новорожденной. Ее, кажется, звали Полли или как-то в этом роде. Быть может, он до сих пор думает о ней?
Хелен поднялась со стула и пошла вниз, в комнату Виолетты, где та сидела за фортепиано и играла упражнения. Присев на стул рядом с дочерью, Хелен сказала:
— Ты не получала письма от Джекдо, моя милая? Этот негодник не пишет мне уже целый месяц.
— Получала, мама. Он написал из Португалии, что отбывает по секретному поручению и не может даже намекнуть, куда именно. Разве я тебе не говорила?
