— О, дорогой, это мистер Хикс, новый знакомый Кэролайн. Он остановился «У ангела». Он поставил мне диагноз — «утомление спины». Он учится в госпитале святого Варфоломея.
Фрэнсис энергично поклонился мистеру Уэбб Уэстону:
— Добрый день, сэр. Я пришел засвидетельствовать свое почтение вам и вашей жене в надежде на то, что мне будет позволено встречаться с вашей дочерью. — Фрэнсис, казалось, слегка подмигнул и продолжил свою речь: — Условие излечения вашей жены — мягкий курс упражнений. Слишком долгое лежание на диване не принесет пользы. Ей следует ежедневно понемногу работать в саду.
— Превосходно, — сказал мистер Уэбб Уэстон. — Превосходно. Ха-ха-ха! Позовите Матильду. Вся семья в сборе. Как насчет хереса, сэр? Как прекрасно!
— Ну, мистер Хикс, не могу даже выразить, насколько я довольна знакомством с вами!
Миссис Уэбб Уэстон просто сияла от удовольствия, а два больших стакана сладкого столового хереса еще добавили краски на ее щеки: последнюю неделю она уже всерьез подумывала о том, как бы излить свои жалобы на здоровье профессиональному доктору.
Она радостно улыбнулась мужу, а тот ухмыльнулся в усы и с одобрением взглянул на Кэролайн — младшую и самую красивую из своих дочерей.
— Значит, вы хотите набросать завтра портрет моей младшенькой? — спросила миссис Уэбб Уэстон.
Фрэнсис улыбнулся:
— С вашего разрешения, мэм.
— К сожалению, боюсь, я не смогу сопровождать ее. Солнце, понимаете ли… Но Матильда, разумеется, сможет составить вам компанию…
— И Джон Джозеф, — вставила Кэролайн. — Мы до смерти хотим написать его портрет. Пойдешь с нами, блудный братец?
— Нет, не завтра. Я буду позировать вам в другой день. У меня сеть кое-какие дела.
— Да? — темные брови Кэролайн удивленно приподнялись.
— В замке. Я должен снова увидеть его. Кажется, я испытываю к этому месту одновременно любовь и ненависть.
Фрэнсис сказал:
— Может быть, мы смогли бы пойти туда все вместе? Я мечтал увидеть это место с тех пор, как впервые услышал легенду.
— Ну вот вам и предоставляется прекрасный случай. Не хотите нарисовать замок, мистер Хикс?
— Давайте устроим праздник живописи, — предложила Кэролайн, — все вчетвером. Что скажешь, Матильда?
Матильда, которая сильно поскучнела и потускнела, по мнению Джона Джозефа, с тех пор как он ее видел В последний раз, ответила:
— Мне что-то не хочется.
— Матильда, не будь такой занудой. Тебе надо больше бывать на воздухе. Мама, ты должна отпустить ее к Мэри, в Париж. Ей это пойдет на пользу.
Матильда опустила глаза, а Джон Джозеф сказал:
— Ты что-то раскомандовалась, Кэролайн. Совсем как Мэри в старые добрые времена.
Кэролайн прикинула, стоит ли разозлиться, но передумала и вместо этого рассмеялась:
— Да, наверное, так и есть. Но ты же видишь, что я всегда подаю превосходные идеи!
Фрэнсис Хикс бросил на нее восхищенный взгляд и поднялся со словами:
— В таком случае, если вы даете свое согласие, миссис Уэбб Уэстон, мы встретимся завтра утром в Саттоне. Какое время вы назначите, мисс Уэбб Уэстон?
— Десять утра — пока солнце еще высоко.
— Прекрасно, значит, в десять.
Он поклонился и удалился, а Кэролайн, как только он отошел достаточно далеко от дома, уткнулась в колени подбородком и расхохоталась.
— Чем это ты так довольна? — спросила Матильда слегка ворчливым тоном.
— А тем, что… конечно, он пока этого не знает! — тем, что я собираюсь выйти за него замуж и наслаждаться жизнью. О, подумать только! А ты сможешь переехать ко мне, Матильда, и тоже найти свое счастье. Разве это не чудесно?
— А что, если он окажется несговорчивым?
— Он согласится, — решительно произнесла Кэролайн. — Он согласится на все, что я ему предложу.
Рыбак вполголоса мурлыкал старую французскую песенку, а лодка рассекала ночную мглу, поднимаясь вверх против могучего течения реки Святого Лаврентия к бескрайним просторам Атлантики. Джекдо, бросившего прощальный взгляд на исчезающие вдали огни Квебека, одолевали самые противоречивые чувства. Прежде всего, он испытывал огромное облегчение оттого, что смог выбраться из этого кошмарного места живым. И в то же время, первый раз в своей жизни, он испытывал дикую, всепоглощающую страсть. Ему хотелось разжечь в этой девушке, что стояла сейчас рядом с ним, такое же пылкое чувство. Ничего подобного прежде ему не доводилось испытывать.
— Почему ты пришла? — спросил он Мари, гладя ее роскошные волнистые волосы.
— Потому что я хотела снова увидеть тебя.
— И это — единственная причина?
Она засмеялась:
— Наверное.
Голос ее был мелодичным и мягким, — и она говорила по-французски так хорошо, словно это был ее родной язык.
— Мари… я знаю, что это звучит смешно, но мне кажется, будто я знал тебя всегда.
Она слегка вздрогнула и сказала:
— Может быть, мы перейдем в кабину? Я не хочу думать о таких вещах. У меня от них мороз идет по коже.
Джекдо обнял ее за талию:
— Тебе никогда не будет холодно, пока у меня хватит сил согревать тебя.
В ответ на такую мальчишескую реплику она снова рассмеялась и поцеловала его в шею под подбородком.
— Ты колючий, — сказала она. — Пойди побрейся.
— И это все, что ты можешь мне сказать, когда я так хочу тебя?
— Да, это все, что я могу сказать.
Но когда Джекдо распрямился над треснутой фарфоровой чашкой, смыл с себя остатки шестимесячной бороды и обернулся, сердце чуть не выскочило у него из груди. Пока он брился, Мари проскользнула в кабину и теперь лежала на спине, разглядывая тени, пляшущие на потолке в мерцающем свете свечи. Волосы ее горели волшебным ореолом, обрамляя тонкое, изящное лицо.
Джекдо не мог вымолвить ни слова. Он чувствовал, что вся прежняя жизнь вела его именно к этому мгновению. Он замер, не дыша. В одну секунду перед мысленным взором юноши пронеслось все его прошлое, которое сплелось воедино с настоящим в один восхитительный узор, — по крайней мере, так ему сейчас казалось.
— Я любил тебя всю жизнь, — наконец произнес он. Он был не в состоянии размышлять. Ему не приходило в голову задать себе вопрос: почему та семейная сцена, в которую он проник благодаря зеленому стеклянному шарику, была типично английской, — а Мари, лежавшая перед ним на постели, оказалась дочерью французско-канадского революционера; его не беспокоило, что он совершает преступление, вступив в связь с врагом. Его нисколько не заботило, что скажет ему отец, — и даже Хелен, — когда он представит им девушку, уже ставшую в мыслях Джекдо его женой.
Он больше не мог ждать ни секунды; кровь его бурлила в жилах. Он наклонился над Мари и прижался лицом к изящному изгибу ее нежной шеи. Но ограничиться одной нежностью было невозможно: Джекдо чувствовал, что ему не будет покоя до тех пор, пока он не ощутит губами каждую частицу ее тела и не почувствует, как ее грудь взволнованно вздымается под его ладонями.
