Естественно, Горация ему отказала. Правда, мистер Колкьюхоун был слеплен из хорошего дипломатического теста, и в декабре он вернулся, чтобы возобновить ухаживания. Но его ожидал большой удар: придя к Горации, он застал у нее кузена Фрэнсиса Сэлвина, который решил навестить сестру на Рождество. Мистер Колкьюхоун решил, что у него есть более счастливый соперник, и отказался от своих намерений.
Вдова не смогла сдержать смеха, когда получила письмо от мистера Колкьюхоуна. То, что кузена Фрэнсиса можно было воспринять всерьез, показалось ей невероятно смешным. Не то чтобы он был уродлив (хотя немного похудеть ему бы не мешало), просто это был эдакий бодрячок и рубаха-парень — абсолютное воплощение английского сельского джентльмена. Он почти ни о чем не говорил, кроме соколиной охоты, бакланов и других птиц (в которых он превосходно разбирался) и охоты как таковой. Каждый раз, беседуя с Горацией, он упоминал, что возвращается с очередной охоты — на лисиц, на кабана, на дичь.
Но Горации это нравилось. Он был добрым, дружелюбным и даже в чем-то талантливым. Он набросал портрет Лули — очень похожий на толстенькую жизнерадостную собачонку, в которую она снова превратилась, когда тяготы военного времени остались позади. Он вообще любил рисовать собак.
По своей странной смеси увлечений — завзятый спортсмен, птицелов и художник-любитель, — он чем-то напоминал Горации ученого медведя, который ловит рыбу лапой, пляшет, чтобы повеселить ребятишек, и греется на солнышке, лежа на спине. Кроме того, он совершенно не интересовался дамами, и создавалось впечатление, что этому медведю совершенно не нужна спутница жизни.
При мысли о нем Горация улыбнулась и замурлыкала под нос какую-то мелодию. Потом она подумала: «Надо спросить Джона Джозефа…» — и тут же опомнилась. С тех пор, как он умер, такое случалось с ней миллион раз: реальность доходила до нее на долю секунды позже. И вот теперь ей снова захотелось спросить своего мужа, не похож ли, с его точки зрения, кузен Фрэнсис на ручного медведя. И еще она хотела спросить, как быть с дядей Томасом Монингтоном и с замком Саттон. Но ведь если бы Джон Джозеф был жив, будущее поместья не вызывало бы сомнений, да и дядя Томас Монингтон не смог бы никак им помешать.
— Итак, вы видите, моя дорогая графиня, что это дело весьма меня тревожит, и я пришел сюда не для того, чтобы вмешиваться не в свои дела, а лишь из-за беспокойства и, если мне будет позволено так выразиться, искренней заботы.
Дядя Томас Монингтон и вдовствующая графиня Уолдгрейв сидели в маленькой гостиной, любуясь в окно на дальние сады, откуда западный ветерок доносил сладкие запахи цветущих деревьев.
— Простите?..
Она непонимающе смотрела на него, гадая, что же он хочет ей сказать. Она почти не знала этого человека, они встречались только один раз, на свадьбе Горации, но теперь, глядя на него, она подумала, что он довольно неприятен. Он слегка подался вперед и снова заговорил, но при этом так брызгал слюной, что графиня отстранилась. Мистер Хикс, бродивший по комнате, издал какой-то невнятный звук.
— Я, очевидно, не смог объяснить все как следует, моя дорогая леди, — дядя Томас обнажил в улыбке свои вставные зубы. — Недавно я был в Лимингтонс и видел леди Горацию. Мы с ней побеседовали по-дружески… хотя она высказала неразумное намерение продать Саттон, что совершенно невозможно, так как противоречит завещанию. Одним словом, мне показалось… конечно, я не хотел бы чересчур обеспокоить вас, любезная графиня… что ваша дочь слишком долго была предоставлена самой себе. Конечно, это печально, но леди Горация действительно не любит Саттон, и я чувствую, что для нее было бы величайшим благом снова выйти замуж…
Он сделал драматическую паузу, и Энн изумленно уставилась на него.
—…за человека из рода Уэбб Уэстонов, — закончил он свою фразу.
Повисла напряженная тишина, а потом графиня сказала:
— Но ведь она и так носит фамилию Уэбб Уэстон. Что вы имеете в виду, мистер Монингтон?
— Я имею в виду, мадам, что все проблемы леди Горации можно разрешить одним махом. И это… — он откашлялся, — это брак с моим племянником и наследником Фрэнсисом Сэлвином.
— О, Небо! — воскликнула Энн. — А что по этому поводу думает Горация? Ей нравится этот джентльмен?
Мистер Монингтон яростно заговорил, брызгая слюной:
— Они провели прошлое Рождество вместе, мадам. Нужно ли говорить о большем?
— Я пропел прошлое Рождество со своим братом, — проворчал мистер Хикс из дальнего угла. — Но я не собираюсь вступать с ним в брак.
Дядя Томас бросил на него уничтожающий взгляд, а графиня сказала:
— Элджи, сейчас не время шутить. Ты сказал глупость. Я совершенно уверена, что мистер Монингтон принимает близко к сердцу интересы Горации.
Мистер Монингтон подарил ей улыбку:
— О, моя дорогая леди, как вы умны! Такой брак не только положит конец печальному вдовству леди Горации, но и обеспечит навсегда будущее замка Саттон.
— Должна признаться, что она упоминала в письмах ко мне мистера Сэлвина, но там говорилось лишь, что она находит его забавным, — произнесла Энн задумчиво.
Дядя Томас стиснул кулаки, а Элджи, который этим утром пребывал в очень странном настроении, произнес:
— Что ж, это — хорошие новости. По крайней мере, она уже может смеяться.
Мистер Монингтон напустил на себя оскорбленный вид, и на него стало совсем страшно смотреть. Энн поднялась и принялась мерить шагами гостиную.
— Я не уверена, сэр, что моя дочь с радостью воспримет мысль о повторном браке. Она уже отклонила одно превосходное предложение — от мистера Колкьюхоуна, английского консула в Бухаресте.
— Возможно, это произошло из-за того, что она уже увлеклась кем-то другим.
— Она никогда ни о чем подобном не говорила.
Графиня перестала ходить и, не обращая внимания на своего мужа, гримасничавшего в темном углу, повернулась к мистеру Монингтону, который вскочил со стула, как скелет на веревочках, и произнесла:
— Хорошо, сэр. Я сделаю все, что в моих силах. Я приглашу мистера Сэлвина в Саттон, когда здесь будет Горация. А потом — все в руках Провидения, не так ли?
— Ваша правда, графиня, ваша правда. Он коснулся ее руки слюнявыми губами.
«В конце концов, — подумала Энн, стойко выдержав эту неприятную процедуру, — если он не понравится Горации, то сеть Ида Энн».
В капкане беспомощно билась великолепная полярная лисица. Она снова и снова дергала ногами (не сломанными, но прочно застрявшими в ловушке), стараясь освободиться. Она была удивительно прекрасной, даже в этой проклятой ловушке. Хрустальное создание на серебристой земле, пушистый снежный хвост, сверкающая белая мордочка, глаза, в которых застыли гнев и одиночество.
Охотник был не в силах убить се. Он склонился над капканом и увидел, что она смотрит ему в глаза. Ее мех был испачкан кровью, красной, словно маки. Он протянул руку и погладил ее, зная, что она не сможет дотянуться до него зубами.
— Давай, дружок, — произнес он. — Беги на волю. Я тебе ничего не сделаю.
Он раскрыл капкан ножом, обернувшись через плечо, чтобы убедиться, что за ним никто не наблюдает.
Несколько мгновений победительница и пленник смотрели друг на друга. В этом взгляде было все: благодарность, любовь, торжество — и зависть.
— Как бы я хотел быть на твоем месте, — произнес пленник. — Как бы я хотел скрыться в этом огромном безмолвном лесу и добраться до дальних гор.
Лисица не ответила, но помедлила еще секунду; ручеек алой крови из раны струился по земле.
— Что ты хочешь мне сказать? Что и мое время придет? Что и я в один прекрасный день вырвусь на свободу?
Лисица запрокинула голову и завыла, подзывая своих сородичей, притаившихся среди сосен. Потом она высунула язык, лизнула руку охотнику, повернулась и побежала по снегу, туда, где занималось морозное сибирское утро.
