Исповедь
Это всё случилось минувшей ночью, с 26 на 27 февраля 1966 года. Я чувствую, что должен описать с малейшими подробностями эту ужасную ночь, пока всё ещё так свежо в моей памяти. Изложенные факты строго соответствуют действительности. И теперь единственная мысль, владеющая мной – как я смогу жить дальше?
Я приехал в командировку и получил место в так называемой 'гостинице' нашего отраслевого института – подвальной квартире, куда институт устраивает своих командированных. Мой временный дом произвёл на меня малоприятное впечатление, я оставил чемодан и отправился в город. Но погода была скверная, я устал за день, проведенный в институте, в кино идти не хотелось, так что волей-неволей пришлось, сделав закупки для ужина, довольно рано вернуться обратно. К моему приятному удивлению, в квартире оказалось не так плохо: на кухне ярко горел свет, было убрано, кипел чайник, остальные жильцы были уже в сборе. В одной комнате жили две симпатичные институтские аспирантки, с которыми я даже был раньше наглядно знаком. Моим соседом оказался пожилой инженер с большого ленинградского завода.
Общая беседа, начавшаяся в кухне за ужином, затянулась допоздна, её оживляло остроумие одной из наших девушек и некоторая чудаковатость рассуждений старомодного ленинградца. Мы разошлись, когда было уже около двенадцати. В нашей комнате две кровати пустовали, было тепло – в общем всё устраивалось довольно хорошо, ничто не предвещало трагедии. Раздевшись, я пожелал соседу спокойной ночи, повернулся на бок и закрыл глаза.
…Когда я проснулся, в комнате было темно, в подвальное оконце проникал слабый отсвет уличного фонаря. Не глядя на часы, я чувствовал, что спал недолго.Комнату заполнял оглушительный храп.
Прежде я никогда не понимал людей, которым мешает чужой храп. Считал это капризом, выдумкой. А сам просто не обращал на это внимание. И, может быть, даже считал это чем-то добавляющим уют жилью, чем-то вроде шума ветра или дождя.
Но сейчас это было нечто беспрецедентное. И не потому, что так возмутительно громко. Просто это был даже не храп, а какое-то отвратительное хрюканье и чавканье, вызывающее чувство невероятной гадливости. И в этом бедствии существовала чёткая закономерность: хрюканье и чавканье неуклонно нарастало, переливалось различными мерзкими оттенками, и в своём апогее этот тип начинал оглушительно харкать и давиться, потом, окончательно поперхнувшись, принимался сопеть и устраиваться поудобней для следующего цикла, который наступал немедленно за предыдущим.
Я закрыл глаза и попытался уснуть, но на это не было никакой надежды. Можно приспособиться, привыкнуть к любому шуму, спать под рёв турбогенераторов, реактивных самолётов, проносящихся электричек. Это всё – однообразные, благородные шумы, не чета изощрённому разнообразию этого изуверства, посылающему волна за волной всё новые отвратительные колена.
…Надо что-то предпринимать, надо спасаться. Многолетний конструкторский опыт воспитал во мне убеждение, что безвыходных положений нет. Нужно спокойно всё обдумать и систематизировать. Метод активного воздействия здесь не подойдёт, шевелить и расталкивать его бесполезно, он непрерывно и равноэффективно храпит из любого положения. Прийдётся перейти к обороне. Чтобы заткнуть уши, нужна вата, но её нет, а спать, зажимая уши изо всей силы руками, невозможно. Делаю повязку из двух носовых платков, потом из полотенца – не помогает, только давит. Голову под подушку – жарко и всё равно бесполезно. Чёрт возьми, как он заходится! О, это что-то новое, такой пакости ещё не было, какое-то унитазное хлюпанье вперемешку с отрыжкой. Забраться с тюфяком на кухню? Лечь в ванну? В коридор?
Нереально. Что делать?
В комнате у девушек одна кровать свободна, что если… Я живо представил себя завернувшимся в одеяло на пороге женской комнаты среди ночи и все вытекающие из этого последствия…
Корчусь на скомканной простыне, голова мотается по горячей подушке, а мука всё продолжается. О, это утробное клокотание, щелкание, рычание, вызывающее самые отвратительные, мутные ассоциации, прилипающее к телу, лезущее в горло и нос!
Отрываю кусок газеты, скручиваю фитили и в остервенении начинаю запихивать их в уши. Резкая боль даёт понять, что повреждена барабанная перепонка. Новое мучение добавляется к предыдущему, потому что перепонка, к сожалению, ещё цела, и ухо продолжает слышать.
Надо изменить метод борьбы. Человеческая психика, сила воли – всемогущи. Думать о чём-нибудь приятном. Приятном. Приятном, приятном… Но, боже мой, эти скотские звуки загаживают любую мысль, оскверняют всё сущее. Как он живёт среди людей, как ему позволяют существовать? Нет, нет, нужно себе внушить, что здесь нет ничего ужасного, буду сейчас думать о том, что это просто автоколебательный процесс, возникающий в биогенной динамической системе с нелинейными характеристиками. Автоколебания… О, господи, ну и мерзость! Но можно же внушить себе, что меня это не затрагивает, не беспокоит, я засну, я засну, засну…
Нет, это непереносимо, это болотное, ассенизационное чмоканье, чавканье, бульканье…Да, да, с таким звуком вздувались макбетовские пузыри земли. Леди Макбет… Окровавленные руки… Мрак и ужас… Нет сил…
В затуманенном мозгу власть захватывают самые тёмные, самые низменные инстинкты, выползает на волю зловещее фрейдовское подсознание, и нет уже возможности обессилевшему человеку бороться с проснувшимся зверем.
Я встаю. Передо мной смутно чернеет стул с наброшенной на него одеждой. Вот он уже у меня в руках. Путаясь ногами в сброшенных вещах, приближаюсь к его кровати.
Не чувствуя веса стула, с размаху всаживаю его в темноту, туда, откуда исходят эти удушающие меня испарения. Ешё раз и ещё, по мягкому и твёрдому, по метнувшимся рукам со скрюченными пальцами, и ещё, и ещё, по чему-то уже неподвижному… И потом, беззвучно выронив стул, смотрю на еле видное в темноте чёрное пятно, расползающееся на белеющей из мрака подушке…
Потом, очнувшись, постепенно приходя в себя от сковавшего ужаса, облитый холодным потом, ощущаю свои руки и ноги неподвижно лежащими на постели и с облегчением прислушиваюсь к могучему храпу, накатывающему волнами с соседней кровати. Затем со стоном переворачиваюсь и продолжаю страдать, глядя широко открытыми глазами в ночь.
