Мира
Мне было тогда восемнадцать лет. Я была в Крыму по туристской путёвке, мы шли по горному маршруту в одной группе с его приятелем Володей, этот Володя был очень симпатичный. А он учился в Московском пединституте и отдыхал тогда в Ялте, и когда мы приехали туда, Володя устроился с ним, а мне нашли место у хозяйки в том же дворе. Это влево от набережной, если стать лицом к порту, там гористые узкие улочки спускаются прямо к морю, и верхние дворы находятся на уровне крыш нижних домов. Я помню, мы туда пришли в конце дня, он встретил нас в майке и спросил Володю: 'Кого это ты привёл?', и так бесцеремонно оглядел меня, и потом сказал: 'Ну, ничего, пригодится.' В общем, мы устроились, а вечером там поставили на окно проигрыватель и начали во дворе танцы. Мы танцевали с Володей, а он подошёл и забрал меня у него, это было танго, и когда мы начали танцевать, я почувствовала, что… ну, словом, какой он… когда он держал меня.
Потом поставили вальс, и я не захотела танцевать, потому что двор был в камнях, и вообще не хотела больше. А после мы все пошли к морю, и когда спускались, я споткнулась, и он меня поддержал и сказал: 'Осторожно, так можно сломать ногу', – а я спросила: 'И что, я тогда не смогу вам пригодиться?' – а он не ответил.
Когда мы купались, он попробовал было топить меня, но плавал он гораздо хуже меня, и кончилось тем, что я сама его чуть не утопила. Это его немножко обескуражило, так что на обратном пути он только сказал: 'Ну, на море вы продемонстрировали своё превосходство, посмотрим, как будет на суше'.
А потом это получилось вроде шутки. Мы ходили компанией на пляж, и зашёл разговор о том, как наши знакомые расписались, и он спросил: 'Мира, а мы с тобой когда распишемся?', а я сказала 'Когда угодно.' – 'Ну, давай напишем заявление.
Вот, подпиши этот листок.' Я не думала, что он его отнесёт, и вообще даже забыла об этом. Но, может быть, я только сама себе так говорила… И потом уже, когда мы были с ним в городе, он меня подвёл и говорит: 'Вот загс.' – 'Ну, вижу.' – 'Зайдем?' – 'Зайдём.' – 'Паспорт с тобой?' – 'Со мной, а что?' – 'Давай сюда.' Это всё было так неожиданно и странно, что я даже как-то не могла прийти в себя, но всё-таки в последний момент отказалась и выбежала.. Он выскочил за мной в коридор и так посмотрел на меня, и спросил только: 'Ты что?' – и я опять почувствовала в нём это, так что я уже не могла и пошла за ним обратно.
Вот так всё получилось, сама не знаю как, страшно необдуманно, ведь я его фактически как человека совсем не знала. И это сразу почувствовалось, буквально когда мы вышли из загса. Я его спросила: 'Ну, что теперь?' – 'Как что?' – 'Ну, как мы будем жить, и где?' – 'Ты у себя в Харькове, а я у себя в общежитии, в Москве. Будешь приезжать ко мне'. Ко всему этому он относился как-то странно и вроде легкомысленно, я не могла этого понять. И дальше у нас тоже всё было не так. Я навсегда запомнила ту первую и единственную ночь у него в комнате, Володя тогда уже уехал, лето кончалось, и все разъезжались. Я прилегла на край дивана и делала вид, что сплю, а он просидел всю ночь у окна, и курил, потом выходил, и возвращался снова, и опять курил… Назавтра мне тоже уже надо было уезжать, и мы фактически ни до чего не договорились. Он поехал провожать меня в Симферополь, там я, как было договорено раньше, остановилась на три дня у родственников, а он снял койку в доме напротив, и высказывал удовлетворение, что там молодая хозяйка…
Всё это мне было очень тяжело, и перед отъездом мы фактически рассорились.
Я приехала домой и прямо не знала, что делать, не могла сказать об этом дома, и главное – даже мой паспорт остался у него. Я придумала предлог и поехала в Москву. Мы встретились, но не могли ничего решить, вернее, он не считал нужным ничего решать, и я не могла понять этого и согласиться с тем, что устраивало его.
Так что оставался один выход – развестись. Жена моего дяди в Москве, у которого я остановилась, – очень энергичная женщина, имеющая связи, – она тоже считала, что так будет правильно, и устроила всё это в короткий срок. И на этом всё кончилось. Так что фактически я даже и не была его женой. Но всё это были большие переживания. Потом я вышла замуж, может быть поэтому так рано. Потом появился Андрюшка, а с ним новые заботы, и дальше вы уже знаете. С Володей я тоже больше не встречалась. А о нём я узнавала потом, когда была в Москве. Он жил один с каким-то мальчиком. Что за мальчик – неизвестно, но очевидно не его сын – откуда мог быть уже такой довольно большой мальчик, и к тому же, говорили, какой-то восточной национальности, судя по виду. И вообще в его жизни было много странного и неясного. Но, безусловно, он был необычный человек. После института, я узнала, он уехал работать на север, в район Воркуты, вместе с мальчиком или нет – не знаю. Больше мне о нём ничего не известно, но я уверена, что ещё услышу о нём, иначе не может быть. Он всё-таки особенный и не похож на всех других.
Монолог
Сейчас у меня очень тяжело на душе. Очевидно, сколько бы врач ни работал, он никогда не сможет стать равнодушным к человеческим страданиям. И я всё под впечатлением этого случая, которым пришлось сегодня заниматься. Теперь вот попросил водителя специально поехать через парк – только природа может как-то успокоить.
А ведь за годы работы столько приходилось видеть. Часто сами врачи находились на последней грани. Например, помню, в Азербайджане, много лет назад, во время борьбы с эпидемией чумы. Чумные районы были оцеплены войсками, делалось всё возможное, но эпидемия не утихала. И тут приезжает особая комиссия со следователями, и начинают допрашивать врачей. Оказывается, к ним поступили сведения, что врачи-диверсанты специально распространяют чуму: вырезают у умерших печень и делают из неё смертоносную вакцину. Казалось бы, всё это абсурдно до смешного, но вот отправляются на кладбище и раскапывают могилы нескольких умерших. И можете себе представить – у трупов отрезаны головы, вскрыты животы, и печени нет… Арестованные врачи категорически отрицают свою к этому причастность. Неизвестно, как бы всё кончилось, но, к счастью, удалось разгадать тайну. Оказывается, у местного населения существует поверье, что человек, умерший во время эпидемии, не умирает полностью, а выходит из могилы и тянет за собой своих родственников, заражая их своей болезнью. И, чтобы умертвить его окончательно, нужно отрезать ему голову, а печень вынуть и съесть.
Вот что может наделать дикость и бескультурье.
И однако жизнь вдали от цивилизации имеет свои достоинства. Примерно в те же годы мы проводили обследования в Туве – и чего там только не было: и сифилис, и разные экземы, и трахома – но ни одного порока сердца! Да и зрение тоже: один старик жалуется – 'Не вижу!' Что же ты, отец, не видишь? 'Ну вот, к примеру, видишь, вон на том холмике заяц сидит? Так я его совсем плохо вижу!' А я сам даже холмик еле могу различить.
