романтическую героиню.
Алиса покорно пошла следом за подругой. Ей самой было интересно, чем закончится эта авантюра, столь бурно воровавшаяся в ее скучную жизнь. В ванной, сидя на табуретке, утыканная со всех сторон фольгой, словно космическая антенна, Алиса спросила у хлопотавшей вокруг нее Женьки.
– С чего ты взяла, что он охладел к своей любовнице?
– А? – не поняла Женька, вынырнув откуда-то из-под Алисиного подола.
– Бэ! Про любовницу ты откуда знаешь?
– Про чью?
Алиса выразительно закатила глаза вверх. Женька почесала затылок, на ее лице появилась искорка понимания.
– А, ты про Мержинского? Тоже мне, тайна! Она к нам в салон стричься ходит, укладки делает, маникюр, педикюр, все по высшему классу.
– К тебе что ли?
– Щассс… Ее Дарья сама стрижет. У мадам рот никогда не закрывается. Она каждым бриллиантиком похвастается. Как-то приехала на новой тачке, Мержинский подарил… Только машиной она не долго гордилась. Я так поняла, что это был его прощальный подарок.
– Кто она такая хоть?
– Она? А, ну да, соперниц надо знать в лицо… Мадам Кочкина, глава городского отдела культуры.
– Жанна что ли? – недоуменно дернулась Алиса.
– Не дергайся… Жанна, Жанна… Слушай, давай мы тебе сзади в черный цвет волосы выкрасим?
– Не надо таких радикальных перемен. Какая я тогда буду на фиг Офелия?.. М-да… Жанна баба серьезная. И с нами она повязана. Представляю, что она сделает, чтобы меня с дороги убрать…
– А тебе то что? – удивилась Женька. – Если ты захомутаешь Мержинского, Жанка будет тебе глубоко до лампочки. Кстати, именно благодаря нему она так высоко взлетела. Будешь держать руку на пульсе – тоже станешь примой нашего театра.
– Чего ж нашего то? – капризно протянула Алиса. – Желаю покорить Ла Скала и Мулен Руж.
– А там разве играют? – засомневалась Женька.
– Нет. Там поют и танцуют. А я сыграю. И будет мне счастье.
Покладистая Женька согласилась и принялась мыть и сушить свежевыкрашенные волосы Алисы. После завершения процедуры та посмотрела в зеркало и осталась довольна результатом.
– Типичная пастушка, – довольно констатировала Женька. – Сиротка просто. Такую хочется прижать к груди и никогда больше не выпускать. Завтра не вздумай испортить образ пошлой красной помадой. Блеск для губ, светлые тени и никакой готики.
– Когда я в готику рядилась, окстись, – возмутилась Алиса.
– Когда мы с тобой на Кипелова ходили. Там надо было соответствовать. И бусики завтра одень попроще, что-нибудь невинное. Он должен сомлеть от восторга.
– Глупости ты говоришь, – хмуро сказала Алиса. – Если он меня будет ждать, как ты предсказываешь, после репетиции, а то и после спектакля, это будет глубокий вечер. Здесь более уместно что-то более яркое. Он меня видел в вечернем наряде. Не переборщим с образом невинной пастушки?
– Хорошего много не бывает, – рассудила Женька. – Будем работать на контрасте. Чует мое сердце, завтра ты получишь путевку с жизнь.
– На БАМ? – иронично подняла бровь Алиса. – Бог бы услышал твое сердце-вещун…
– А твое сердце тебе ничего не подсказывает?
– Подсказывает. А как же? Говорит – завтра, изумрудная моя, встретится тебе бубновый король темным вечером с трефовым тузом на сердце.
– И что сие значит? – не поняла Женька.
– Да откуда мне знать? Я картами никогда не увлекалась, даже в соплячьем возрасте. Максимум, на что я способна, это играть в подкидного дурака.
– Я так думаю, это к деньгам, – рассудила Женька.
– У тебя все к деньгам.
– А что, плохо что ли? Лучше к деньгам, чем к пустым хлопотам. Ладно, домой пойду. Провожать не надо. Дверь за собой захлопну.
– Не сопри ничего дорогой, – напутствовала Алиса. Женька скривилась.
– Чего у тебя спереть можно? Тапки твои стоптанные? Ладно, пошла я… А ты давай спать ложись, чтобы посвежее быть и покрасившее…
Утром в театре Алису встретили злобными взглядами и Костюкова и Шалаева. Обе не поздоровались и лишь презрительно фыркнули, когда Шалаев объявил Алисе, что та будет в сегодняшнем спектакле играть Офелию. Королевой-матерью осталась Костюкова, но лишь потому, что эту роль не знала Шалаева. Послезавтра королеву должна была сыграть супруга режиссера, что не добавило оптимизма Костюковой. Да и Шалаеву это ставило в ряд престарелых матрон, чего она очень не хотела, омолаживаясь изо всех сил.
Репетиция шла из рук вон плохо. Алиса дважды сбивалась и получала злобные нагоняи от режиссера, шпынявшего ее до тех пор, пока в зале не появилась директриса. Под тяжелым взглядом Лошаковой, Шалаев стал рассыпаться любезностях, нервно озираясь и вглядываясь в полутемную ложу – не сидит ли там спонсор? После прогона, Алиса зашла в буфет и села в угол с чашкой чая. Тут же в зал вкатили заклятые подруги в лице Костюковой и Шалаевой. Они уселись за соседний столик и, с преувеличенной заботой друг о друге («Ах, дорогая, вам не дует?»), завели светскую беседу о современных нравах молодежи. Алиса стиснула зубы. Мерзкие старухи все-таки вывели ее из себя. Она уже хотела уйти, чтобы не портить и без того шаткое равновесие между ними, как вдруг в буфет тяжелой поступью вошла Лошакова. Директриса окинула взглядом зал и уселась за один столик с Алисой. Алиса молчала, и даже бровью не повела, хотя внутри все колотило, перекатывалось с места на место как студень на покатой миске, и так же тряслось.
– Боишься? – спросила Лошакова. Алиса пожала плечами.
– Боюсь. В первый раз не так страшно было. А сейчас… – Алиса покосилась на ожесточенно сплетничавших старух, которые хорошо поставленными голосами обсуждали, как низко падают некоторые актрисульки, ложась в постель с первым встречным.
Лошакова оглянулась на Костюкову и Шалаеву, и те вдруг притихли.
– Да наплюй ты на них, – вдруг рассмеялась она. – Ничего они тебе не сделают. Их давно пора приструнить. Просто не было у меня кандидатуры подходящей на роли, они ж все-таки заслуженные актрисы… Ты меня держись, со мной не пропадешь!
– Спасибо, – буркнула Алиса, некстати подумав, что пока не требовалось выбить деньги из спонсора, Лошакова обращала внимания на Алису меньше, чем на гардеробщиц. А вот теперь, когда богатый кошелек решил прибрать к рукам молодое тело (что, кстати, было еще под вопросом!) директриса ничуть не сомневаясь продала Алису, словно сутенерша, да еще и пообещала свое покровительство. Внезапно Алиса стала сама себе противна. Но уйти тоже было невежливо. Алиса молча допила свой чай, улыбнулась директрисе и вышла из буфета. Но в свою гримерную не пошла. На улице, под раскидистой ивой, где была оборудована курилка, Алиса просидела с полчаса, жалея, что не научилась курить. Так неестественно было сидеть здесь одной, почти неподвижно, застыв, как статуя сфинкса. Перерыв заканчивался, но, судя по тому, что актеры, занятые в постановке расходились из служебного входа, второго прогона не требовалось. Алиса поднялась со скамейки и пошла внутрь за вещами. Можно было расслабиться до вечера и отдохнуть.
Подслушивать в планы Алисы вовсе не входило, но голос Шалаевой был громким и въедливым, даже когда она пыталась говорить тише. Судя по репликам, обсуждалась именно Алиса, и, видимо, довольно давно. Оппонентами Шалаевой была извечная соперница театральной примы Костюкова, а также еще одна актриса – Зинаида Гуц, успешно перешагнувшая за третий десяток лет и тоже претендовавшая на роль Офелии. Актрисы взахлеб распекали внезапно оказавшуюся на волне Филиппову, досталось и ее маме. Алисе стало как-то гадко. Подавив в себе естественное желание войти и заставить нахалок замолчать, Алиса сделала было шаг в сторону, как вдруг голос Шалаевой заставил ее замереть на месте.
– Не волнуйтесь, девочки. Я этой выскочке на сегодняшнем спектакле устрою. Сегодня будет день ее
