полного и неукротимого провала. Даже ее хахаль увидит, как она ничтожна. Последний раз в этом сезоне Офелию сыграю я.
Костюкова благоразумно промолчала, а Гуц восторженно воскликнула:
– Ах, Лилия Михайловна, вы такая великолепная женщина! Что же вы такое придумали?
– Ну, милая моя, не надо этих отчеств. Называйте меня просто Лили, – жеманно протянула Шалаева.
– Хорошо… Лили… так что вы придумали?
Шалаева многозначительно хихикнула и помолчала, выдерживая паузу. Алиса вдруг почувствовала, как в подсознании что-то шевельнулось, но злость была сильнее. Она стиснула кулаки и обратилась в слух.
– Ну… Лили, не тяните… Вы же знаете, что мы все на вашей стороне, – нервно воскликнула Гуц.
– Не скажу, – захихикала Шалаева. – Могу лишь намекнуть, что именно так поступила с соперницей великая Джулия Ламберт. Если вы, деточка, знакомы с классикой, вы поймете, что я имею в виду. Я уже всех журналистов обзвонила. Дроздецкий обещал быть, Коротков, Гаврилова, Шмелев… Это будет час моего триумфа.
Шалаева захохотала. Алиса отпрыгнула от дверей и вылетела из театра, нервно тыкая в кнопки телефона. Вот мерзкая старуха! Захотела опозорить прямо во время спектакля… ну, зараза, еще посмотрим, кто кого.
Женька прилетела к театру через полчаса, растрепанная и нервная.
– Господи, Дашка меня выгонит на фиг, пока ты устроишь свою личную жизнь! – нервно воскликнула она. – Рассказывай, что стряслось?
– Не уволит, – успокоила ее Алиса и быстро пересказала подслушанное ею в коридорчике перед гримерной Шалаевой. Женька вытаращила глаза и слушала, затаив дыхание.
– Вот калоша старая, – выпалила она, наконец. – Удавила бы гниду собственными руками.
– Удавишь – посадят, – хмуро произнесла Алиса. – Надо чтить уголовный кодекс. Это еще классики писали.
– А что нам, кстати, подсказывает классика? – забеспокоилась Женька. – Что эта самая Джулия Ламберт сделала с соперницей? Облила кровью с кулис?
– Кровью это Стивен Кинг любит…. В «Кэрри» так девочку унизили, а она оказалась экстрасенсом и переколбасила весь город с огорчения.
– Ага, ага… А Джулия чего?
– А Джулия просто вышла на сцену в платье, затмившем соперницу, понесла околесицу, сбив партнершу по сцене с толку, и вынула из рукава красный платок, отчего зрители только на платок и смотрели.
– Давай мы тебе тоже в рукава платков напихаем? – предложила Женька. – У тебя же много с ней общих сцен. Прикинь, выходишь ты на сцену. Только она рот разинула, а ты – хоп, и платок из рукава! Например, синий…
– Сдурела? – возмутилась Алиса. – У меня целых два действия несколько сцен вместе с ней. Что же я, как в шапито, буду из карманов платки доставить все время? Синие, красные, зеленые… Давай уж тогда кроликов напихаем мне под платье, голубей. А еще можно, чтобы у меня во время сцены безумия искры из головы летели.
– Ха, а было бы прикольно, – рассмеялась Женька. – Вот потеха была бы! Она – раз платок из рукава, а ты – раз и другой достала.
– Угу… Потом повяжем их на голову и спляшем под «Калинку-малинку», – фыркнула Алиса. – Скачем, а у обеих из под юбок кролики сыплются.
– У нее, скорее жабы, – резюмировала Женька. А Алиса вдруг застыла и уставилась на клумбу у театра. Женька тоже повернулась и посмотрела туда. Клумба ничем выдающимся не отличалась от других клумб. Цвели пионы, нивяник и еще какие-то пестренькие цветочки.
– Ты чего? – удивилась Женька.
– Кажется, я придумала, как мне ответить на все ее выбрыки, – медленно произнесла Алиса, не отрывая взгляд от клумб. – Надо коробку или банку какую-нибудь. Пошли!
– Зачем? – не поняла Женька. – Ты ее банкой по башке хочешь долбануть? Или в коробку запихнуть? Куда ты меня тащишь?
Для осуществления Алисиного плана потребовалось чуть более полутора часов. Когда дело было сделано, Алиса напоследок проинструктировала Женьку.
– Придешь перед спектаклем, позвонишь. Я тебя проведу в суфлерскую.
– А вдруг там суфлер?
– Не будет там суфлера. Я ему водочки куплю. Можешь даже с ним выпить, только не очень сильно. Он со стакана с копыт двигается. А уж с бутылки будет спать как убитый.
– А вдруг ты слова забудешь?
– Чего бы я слова забыла? – возмутилась Алиса. – Да и не главное это. Как-нибудь выкручусь, даже если чего забуду. Офелия – не самая большая роль. Если уж я премьеру отыграла без подсказок почти и без подготовки, то сегодня и подавно справлюсь. Главное – не пропусти момент моего безумия, когда я подойду и встану прямо напротив тебя.
– Ты уверена, что она начнет свои выкрутасы именно во время сцены безумия? – осторожно спросила Женька.
– Не совсем, но думаю, что так и будет. Это моя самая сильная сцена в спектакле, тем более, общая с ней. Думаю, там она и захочет меня добить. Ну, может, иногда будет сбивать меня с толку каким-нибудь неправильными репликами, молчать будет – это она особенно любит.
– Я бы не стала сбрасывать со счетов способы Стивена Кинга, – засомневалась Женька. – А вдруг они обольют тебя какой-нибудь гадостью сверху?
– Ну, я вверх поглядывать буду и наличия постороннего на кулисах увижу. И маму предупрежу, чтобы посматривала. Но думаю, что дело ограничится платьем или платком.
За кулисами, во время спектакля атмосфера царила просто кладбищенская. Воздух, казалось, был просто заряжен озоном. Алиса видела, как косятся на нее актеры, как прячут ухмылки, причем даже те, кто до сего момента весело отплясывал с ней на утренниках, изображал ее добрых друзей гномов и поросят. Шалаева постаралась на славу, и теперь у Алисы не было ни одного соратника. Народ шарахался от нее, как от прокаженной, а Шалаева злорадно ухмылялась.
На сцене Шалаева вела себя почти прилично. Правда, дважды она постаралась взять паузу, но Алиса, подготовленная к этому финту, отбарабанила без запинки и свои и ее реплики, да так ловко, что зритель ничего не понял, а Шалаева злобно поджала губы. Краем глаза Алиса увидела, как мается в суфлерской Женька, а в ложе поблескивают таинственные глаза Мержинского. Приближалась коронная сцена.
Сменить платье Шалаева не смогла. К сожалению, она не была Джулией Ламберт и не располагала обширным гардеробом, который был бы способен поразить зрителя. Она ограничилась платком. Как только Алиса пошла в зал с букетом цветов, Шалаева двинулась следом и, встав на краю сцены, вытащила из рукава громадное, как знамя, алое полотнище. Зритель ахнул. Алиса с неудовольствием отметила, как защелкали затворами фотографы и, в корне переломив свой спуск, двинулась назад. Шалаева скакала позади, размахивая платком, как красноармеец флагом. Беглого взгляда, брошенного наверх, Алисе хватило, чтобы увидеть – с кулис опасность не угрожает. Никто не торопился облить ее краской или кровью.
– Я подарила бы вам фиалки, – промолвила Алиса, надвигаясь на Шалаеву, – но все они увяли, когда умер мой отец… Говорят, он умер хорошо…
Шалаева сбилась и замерла, держа перед собой на вытянутых руках платок. Голос Алисы прозвучал совсем по-другому. В нем не было покорности судьбе и печали. В этот самый момент Алиса попала под бьющий сверху зеленый луч, отчего ее лицо стало демонически-прекрасным, а голос прозвучал зловеще, со столь явной угрозой, что Шалаева поежилась. В этот самый момент Алиса вырвала платок из ее рук, набросила его себе на голову и, придерживая за уголки, пошла к оркестровой яме, где в суфлерской нервно подпрыгивала Женька с банкой в руках. В зале воцарилась гробовая тишина. Замерли зрители, превратились в соляные столбы актеры. Только фотовспышки сверкали, освещая тоненькую белую фигурку с растрепанными волосами и багряной пеленой за спиной.
– Спокойной ночи, леди, – произнесла Алиса и отпустила платок. Красное полотнище плавно упало на пол, и в этот самый момент Женька открыла банку и встряхнула ее содержимое.
