Репетиция шла неважно. Я часто сбивалась и путала текст. И дело было даже не в том, что я слабо знала роль. Текст произносился бы на автомате, но мне до ужаса мешала усевшаяся в первом ряду Зина Гуц, испепелявшая меня огненными взглядами. Натыкаясь на эту неприкрытую ненависть, я сбивалась, чем приводила в бешенство партнеров. Наконец, я не выдержала.
– Зина, прошу, уйди, я сосредоточиться не могу, – взмолилась я. Гуц даже бровью не повела, зато на мой вопль прибежала Лошакова и мгновенно поняла ситуацию.
– Зина, быстро ко мне! – скомандовала она. Перечить директрисе Зина не рискнула и скрылась с глаз долой. После ее ухода я вздохнула свободнее, и репетиция пошла более гладко.
За высокими гостями я поехала вместе с Лошаковой. Встречая делегацию с букетом недорогих роз, я гадала, кто прилетит вместе со знаменитым режиссером. Однако все мои ожидания пропали даром. Великий Альмухаметов не приехал. Как выяснилось, он и не собирался к нам ехать, поскольку никакого отношения к этой делегации никогда не имел. Вместо него приехал плешивый мужчинка лет пятидесяти, с козлиной бородкой, представившийся Аль-Таир Абелькаримов. Лично мне ничего эта фамилия не говорила. Лошакова, разочаровано опустившая уголки губ, потом пояснила мне, что это тоже режиссер, правда, не такой известный. И он тоже снимал кино про вампиров, но более дешевое и не пользовавшееся успехом. Вместе с режиссером, со звездным именем Аль-Таир, прилетели два сильно мужчинки потасканного вида, невнятно представившихся, а также тоненькая женщина, с жирными волосенками, не очень чистой кожей, крысиными глазами и тоненькими губами, под которыми прятались мелкие зубки зловредной таксы. «Такса» оказалась театральным критиком Валерианой Строгой, ведущей колонки одной из столичных газет. Читая ее нетленки, я про себя решила, что дама явно ненавидит всех артистов, возможно потому, что сама мечтала блистать на экране или театральных подмостках. Увидев, как выглядит дама-критик, я утвердилась в своем мнении. Усаживая гостей в машину, я укоризненно посмотрела на Лошакову. Та сокрушенно пожала плечами. Она тоже решила, что ради столь «высоких» гостей не стоило так суетиться. Во всяком случае, с «Хаммером» мы переборщили. Им бы и «Газель» подошла.
Во всяком случае, мы свою программу выполнили по максимуму. Я провезла гостей по самым красивым местам города. Впрочем, экскурсия столичных гостей не вдохновила. Валериана душераздирающе зевала и дважды гнусавым голосом намекнула, что перелет был сложным, и им было бы неплохо отдохнуть. Я отвезла их в гостиницу и на этом посчитала свою миссию выполненной. Лошакова не спорила. Я отвезла ее в театр, отогнала машину Арсену и поехала в театр на такси.
Высокие гости прибыли под вечер. Я сделала еще одну попытку убедить Лошакову, что Катерину должна сыграть Зинаида, но та резко возразила мне и отправила переодеваться. Я пожала плечами. В конце концов, я сделала все, что могла. Лично я бы предпочла пойти домой и отдохнуть после довольно напряженного дня. Но кто меня слушал?
В гримерке, где я накладывала несложный грим, скрипнула дверь. Зина показалась на пороге и уставилась на меня, как циклоп на Одиссея. Я видела ее отражение в зеркале, но даже головы не повернула.
– Нечего на меня так смотреть, – сквозь зубы процедила я, подкрашивая глаз. – Не я так решила. Мне твои роли не нужны.
– Ну, да, конечно, – фыркнула Зина. – Ты думаешь, что тебе по заслугам твоим роли дают? Да еще несколько лет назад тебе даже эпизодов не давали, пока ты богатенькой не стала!
– Ну, вот теперь я снова бедная и ты можешь успокоиться, – все так же, не разжимая зубов, ответила я.
– Да пошла ты, – с неожиданной злобой произнесла Зина. – Все с тобой носятся, как с писаной торбой. Сегодня москвичи на тебя будут смотреть, еще в столицу позовут. А я останусь с носом.
– Да там шкня какая-то приехала, – возмутилась я. – Они ничего собой не представляют. Режиссер не тот, с ним два хмыря и какая-то журналистка-критик. Не парилась бы ты, Зина. Я просила Лошакову поставить тебя на эту роль, но она не захотела. Есть претензии – иди к ней. Я тут не при чем. И оправдываться перед тобой я не собираюсь.
– Вот ты как? – ядовито хмыкнула Зина.
– Да, вот так!
– Ну, и все!
– Ну, и все! – отрезала я. – И закрой дверь с той стороны.
Зина бабахнула дверью так, что едва не сорвала ее с петель. Я пару минут сидела молча, а потом принялась докрашивать глаз. Руки тряслись, стрелка получилась неровной. Я швырнула кисточку на стол и разревелась. Сколько можно, в конце концов?..
Нутром я чувствовала, что на этом история не кончится. Но пока все было спокойно. Я вышла на сцену, и честно отыграла роль перед пустым залом, где притулились московские гости. Первое действие прошло как по маслу. Даже Шалаева, как правило, не упускавшая возможность перетянуть одеяло, вела себя прилично. Впрочем, ей по роли, полагалось унижать меня, чем она пользовалась с нескрываемым удовлетворением. Успокоенная, я позволила себе расслабиться.
Уже почти в конце спектакля, я приготовилась наложить на себя руки, бросившись с обрыва. Колька Бреусов, игравший Бориса, только что попрощался со мной, и я готовилась произнести свой прощальный монолог.
– Куда теперь? Домой идти? Нет, мне что домой, что в могилу – все равно. – с истерическим надрывом в голосе произнесла я – Да, что домой, что в могилу!.. Что в могилу! В могиле лучше… Солнышко ее греет, дождичком ее мочит… Весной на ней травка вырастет, мягкая такая… цветочки расцветут: желтенькие, красненькие, голубенькие… Всякие, всякие…
Я вдруг неожиданно для себя поняла Катерину и пожалела ее, несчастную женщину, затравленную со всех сторон. Ведь я, попавшая в сложную ситуацию, невольно ловила себя на мысли, что это было бы так просто – перестать жить. Стоя на сцене, перед мнимым обрывом, я вдруг вспомнила, как голодала и тайком ела жирные сосиски, чтобы не делиться с бесхребетной матерью. Я вспомнила унижение перед второй женой отца, готовившей умопомрачительные пироги. Я вспомнила сальные прикосновения Нафани, тяжелый взгляд Захарова, истерику Любы, делившей имущество, и в этот самый момент на меня навалилось все. Из моих глаз брызнули самые настоящие, неподдельные слезы. И я поняла, что безумно ненавижу их всех.
– Умереть бы теперь… Что поют? Все равно, что смерть придет, что сама… а жить нельзя! Грех! Молиться не будут? Кто любит, тот будет молиться… Руки крест-накрест складывают… в гробу? Да, так… я вспомнила. А поймают меня да воротят домой насильно… Ах, скорей, скорей!..
Я подошла к оркестровой яме, краем глаза высматривая, где лежат маты. В зале было тихо-тихо, как в могиле. Сидевшая в ложе Лошакова вытерла мокрые глаза.
– Друг мой! Радость моя! Прощай! – воскликнула я и прыгнула вниз.
Я осознала, что что-то не так, уже когда приземлилась. Поверхность подо мной вдруг спружинила и подбросила меня вверх. За долю секунды я на одних инстинктах сообразила, что вместо матов кто-то подложил батут, на котором прыгали веселые зверьки из спектакля «Теремок». С пушечной скоростью я подлетела к небесам, успела увидеть ошеломленные лица заезжих гостей, перепуганную Лошакову и ехидно-радостную ухмылку Зины Гуц, сидевшей в первом ряду. Не знаю, что на меня нашло, но с перепугу я, приблизившись к критической точке, где полет превращается в падение, я рявкнула на весь зал:
– Конец!
Больше я не видела ничего. Рухнув вниз, я сумела подогнуть колени и уцепиться пальцами за сетку. Меня снова подбросило, но уже не так сильно, во всяком случае, из ямы я не вылетела. Упав на батут, я перевернулась на спину, тяжело дыша от испуга. Наверху с двух сторон на меня поползло что-то красное. Я не сразу сообразила, что это закрывающийся занавес. И, хотя впереди была еще одна сцена, Лошакова, как видно, предпочла остановить спектакль.
Я лежала несколько минут, пока не услышала топот. В оркестровую яму ворвался Колька Бреусов.
– Господи, Алиса, ты жива? – заорал он, зависнув надо мной. Я, охнув, приподнялась и подала ему руку.
– Жива, жива… Какая сволочь поставила батут, – со стоном сказала я. – Хотя, что я говорю… Это ведь эта сучка Гуц… Я так и знала, что она мне устроит пакость…
– Ничего не сломала? – обеспокоено спросил Колька, дергая меня за руки. Я вырвала свои руки из его.
