стремления замаскировать или скрыть низкое качество доступных продуктов; а точнее – Скрыть привкус подгнившего мяса. Это чудовищно злобное и безумное измышление. Доминирующей темой английской кулинарии является использование пряностей ради них самих, в особенности с целью создания сочетаний (и это истинный ключ к истории нашего национального вкуса!) кислого и сладкого. Со дня слияний «Соуперс лейн пепперс» и «Чип спайсерс» в 1345 году и до выпуска в продажу вустерширского соуса в 1868 году, и даже в еще большей степени после этого, в питании англичан преобладает стремление к кисло-сладкому. Национальные особенности кулинарии, такие, как подача мятного соуса к барашку – рассматриваемые французами как непостижимые извращения, тесно связанные с национальным пристрастием к порке и кроссвордам, – воплощают в себе эту истину. Современная страсть к интенсивным комбинациям, таким, как кисло-сладкее блюда, подающиеся в китайских ресторанчиках (которые сами кантонцы беззастенчиво считают lupsup, или «помоями»), – это не припадок колониальной ностальгии, но решительное воздавание должного предйоменским аппетитам, более точно отображающее историческую целостность и непрерывность, чем вся эта чушь вроде бифитеров, крикета, «Книги общей молитвы» или вчерашних променадных концертов.
Ta же самая склонность проявляется и в английском национальном пристрастии к патентованным соусам, кетчупам, дрожжевым экстрактам и т. п., зачастую обладающим кричащими цветами и сравнительно грубым вкусом, – подобным вещам был с таким энтузиазмом предан мой брат. Эти гремучие смеси неизменно стройными рядами заполняют полки бакалейных лавок – внимательные, выжидающие и блестящие игрушечные солдатики – и обязательно присутствуют на столиках рабочих столовых, вроде той, куда постоянно наведывался Бартоломью, где бутылки с соусами теснятся вокруг наполненного кетчупом пластмассового помидора, все еще хранящего на своих боках следы мощных пальцев предыдущего посетителя.
Мне припоминается, как я поверял эти или схожие соображения со свойственной мне завораживающей интеллектуальностью моей соратнице. Мы ужинали в индийском ресторане высшего разряда (льняные скатерти, серебряные приборы) в Лондоне. Я сам только что вернулся из Норфолка, а она, естественно, отменила свои планы, чтобы освободить время для встречи со мной. Переговоры и обсуждения были тогда еще на самой ранней стадии, и мне хотелось поужинать на публике, чтобы таким образом придать событию театральность и заставить его выглядеть – благодаря парадоксальной особенности общественных мест, а также в соответствии с законом термодинамики отношений между мужчиной и женщиной, выдвинутым ранее, согласно которому трапеза на людях всегда знаменует собой прогресс или шаг назад в развитии отношений, но ни в коем случае не неизменность, – более интимным. Ресторанная атмосфера аристократической основательности, спокойная властность тяжелой мебели порождали ощущение некоторой клубности; в основной зале на первом этаже широкие, низкие окна и степенные тамильские официанты служили воплощением неизменности в мистически-стойких дистиллятах Империи.
Что мы обсуждали? Погоду; схожую природу света в маленьких, любимых художниками городках на юге Франции и в Корнуолле (Коллиур, Сент-Ивс); рецепты карри; почему людям нравится читать биографии и обманчивость идеи биографической обманчивости; «Похвалу глупости»; [162] наше с ней общее пристрастие к антикварным лавкам; роль самозванцев в прозе П. Г Вудхауза;[163] архитектуру сэра Джона Соуна; какой скучной нам обоим кажется идея «английской эксцентричности»; новую моду в женской одежде на то, что она назвала «студенческими юбками», а я – искаженным вариантом балетной пачки, старающимся лишить привлекательности ту, что ее носит.
Первое (удивительно буквальный термин, не правда ли: не называем же мы десерт «последним блюдом»; но в конце концов, кто из нас по-настоящему заслуживает своего десерта?) мы набрали с изобильного салат-бара. Я положил себе в меру хрустящих ломтиков баклажана в кляре, точно выверенную порцию огуречной райты и поппадум.
– Когда я была маленькая, то боялась индийских ресторанов, думала, там нужно есть собак, – призналась моя спутница.
– Я только один раз в жизни ел собаку, во время экспериментального визита в Макао, который не стал повторять. Я выиграл в рулетку довольно впечатляющую сумму и решил в честь этого события устроить запоминающийся обед. Выигрыш был отпразднован бутылкой «Крюг» и запеканкой из щенка. Не особенно удачно и то, и другое: оба какие-то волокнистые и жирные. Запеканку подают в таком большом сосуде, вроде котла, чем-то похожем на те штуки, которое используют в постановках «Макбета». По вкусу собачатина походила на курицу. Обжаренные в масле овощи были лучшей частью того обеда, такие часто можно найти в кантонских ресторанах самого высшего класса. Кантонцы определяют качество идеально обжаренных овощей как «благоухание».
– Я не смогла бы есть собаку. Меня бы стошнило.
– J'aime les sensations fortes.[164]
Дальше мы взяли рыбное карри из хека по-бенгальски, где оказалось чуть многовато куркумы (для него), и приготовленную на углях перепелку; вернее – перепелок, изящно выполненных, с чуть почерневшей корочкой из специй, в сопровождении в общем-то обязательного, но крайне не-индийского, рваного вручную латук-салата.
Перепелки напомнили мне о Пьере.
– У меня тут есть домишко в Провансе – ничего впечатляющего, так, лачуга, не более. Случается проводить там время. Соседи (это, естественно, произошло задолго до нашествия англичан, начавшегося лет десять тому назад или около того) – очаровательные братья, такие деревенские, такие простые, такие echt[165]провансальские – к счастью, у меня имеются некоторые познания в местном диалекте, приобретенные во время чтения Кавальканти. То один, то другой время от времени приносят мне пойманную или подстреленную ими дичь. Помню, как-то Пьер принес связку певчих птиц – немногим меньше вот этих перепелок. Никогда не забуду, как он потрошил их, вычерпывая внутренности одним движением руки, а затем расправлял тушки другой и расплющивал их, прижимая к столу ладонями, вот так – хрусть. Только с ветки – и сразу на вертел. Я опустил их в маринад на пару часиков. Просто зажарить на решетке над углями – magnifique.[166] Хотя я всегда поражался, что им вообще удается хоть кого-то подстрелить.
– Еда очень много значила для вашего брата? Он этим интересовался?
Она всегда вызывает у меня ощущение света, ассоциируясь с непредсказуемостью солнечных бликов, появляющихся сквозь танцующие на ветру ветви, или падающих в комнату через окно, как Зевс, притворившийся солнечным лучом, чтобы соблазнить Данаю.
– Я не могу с уверенностью сказать, насколько нас вообще должна интересовать идея интересности. Это настолько мирская категория умственной активности – она подразумевает такое опустошение содержания. Невозможно представить себе Данте или Паскаля «интересующимися» чем-либо. «Интерес» Паскаля к рулетке был, по сути, устрашающим противостоянием вездесущей имманентности его создателя, беседой лицом к лицу с Господом. Вы не стали бы спрашивать его, «интересно» ли это, как не стали бы спрашивать матадора, «интересуется» ли он быками; человека, сидящего в смотровой корзине на мачте парусника в бурю, «интересуется» ли он рифами; балетного танцора на пике его прыжка, «интересуется» ли он земным притяжением; шлюху, подсчитывающую свои заработки и убытки, «интересуется» ли она мужчинами. Лишь по причине нашей банальности мы так интересуемся разными вещами, из-за нее мы считаем, что сама идея интересности имеет хоть какую-то силу. Ни одно из самых важных событий нашей жизни не является «интересным» – рождение, совокупление, смерть. Человек, стоящей над бездной, перешел за грань интереса в вакуум. Abyssum abyssum vocal.[167] У моего брата не было интересов в этом обесцененном, но, конечно, функциональном смысле слова, хотя он питал великую любовь к патентованным соусам и кетчупам. Он прихватил с собой большую коробку соусов «Энч-Пи», когда отправился жить в Бретань. Вероятно, будет честнее описать это как страсть, нежели как интерес. Это, безусловно, огорчало нашу мать, хотя та и притворялась, что ее веселит то, как Бартоломью заливает свои oeufs sur la plat[168] (это блюдо так бесконечно превосходит нашу яичницу, что, я надеюсь, смогу продемонстрировать вам однажды утром) едкой бурой субстанцией. Брату нравились маринованные овощи, которые делал наш повар-норвежец, и я однажды лично был свидетелем того, как Бартоломью съел целую банку его фирменных луковок для коктейля, которые были так хороши, что у нас в семье даже бытовала шутка, что Миттхаугу стоило бы открыть свое
