Наша группа, естественно, ответила таким вечевым единодушным гулом, в смысле что яснее не бывает и даже десять показов не будут столь доходчивы, чем ее изложение, и в таком плане. Она аж порозовела от радости и только было собралась сказать, что занятие окончено, как встает самая спесивая сучонка из девичьей группы — Мариной звали, на удивление у нее были волосатые ноги, к слову, — и заявляет таким примерным голоском такой пай-девочки:
«Но вот как же, спросит у нас на экзамене профессор: „Вы видели эту практическую работу или нет?“ — а нам придется сказать, что не видели…»
И глазками так невинно хлоп-хлоп. Мы чуть не подавились от злости — прямо целой группой. Наши-то девчонки в мужском коллективе нормальными были. А тут так доносцем пахнуло… Преподавательница и потухла. Вот за секунду. Необратимо. И потом мы полтора часа смотрели, как она дрожащими от злости руками не может попасть в сердце крохотному розовому комочку эмбриона, и только на четвертом эмбрионе это у нее получилось. Ну какого размера-то сердце у эмбриона! Да, так все и вышло, как она рассказала, — и под стеклянным колпаком от удушья сначала сдохла взрослая крыса, а потом тоненький стальной стерженек, дергавшийся все чаще и чаще, тоже замер. Преподавательница очень сухо попрощалась и вышла вон. Мы стали собираться, а меня как черт дернул, и я повернулся к Марине:
«Слушай, а вот женщины и мужчины — они совершенно равны? Во всем?»
Для современной деушки такой вопрос оказался диким. Она посмотрела на меня как на барана и снизошла до ответа:
«Ну разумеется. Просто странно, что ты такое спрашиваешь».
«Это я для уточнения. Так вот честно признаюсь, что я с удовольствием бы сейчас вместо беременной распотрошенной крысы сунул бы один конец этого провода от электроприбора тебе в пасть, а другой — в жопу, мелкая ты пакость».
«Ты что себе позволяешь?!»
«Мы же равны, не забыла?»
«Я девушка, и ты обязан вести себя пристойно!»
«Я и веду себя пристойно. Была бы ты парнем, набил бы тебе харю. Но ты не парень. Во всяком случае, держись от меня подальше, дрянь недоделанная…»
Разумеется, после этого инцидента между нашими группами пробежала не то что черная кошка, а цельная черная пантера… И всякий раз, когда мне попадалась на дороге эта самая Марина, я не упускал случая сделать ей гадость. Не потому, что злопамятный. Просто не люблю, когда такая вшивота чувствует себя комфортно.
Андрей усмехнулся и вдруг сказал:
— А я тоже был подопытной крысой.
— Это как?
— Лежал на излечении тут, в ВМА. Но не слишком хорошо выздоравливал. Однажды подходит ко мне лечащий врач со шприцем, сам делает укол. Даже странно.
— Что это вы, товарищ майор, сами укол делаете?
— Да понимаешь, какое дело, тут нашего изобретения препарат. Но он еще не прошел утверждение наверху. Его вроде бы как и нет. Но тебе должен помочь. Так что, если не возражаешь, я тебе курс проколю.
А мне уже так тошно от того, что у меня и раны толком не заживают, и пневмония не проходит, что на что угодно согласен. Ну и действительно, после этого курса стало куда лучше, подняли на ноги, можно сказать.
— А от чего лечили-то? — немножко неуместно влезает в разговор Кот-Рыболов.
Андрей смотрит на него и неохотно отвечает:
— Полез куда не надо. Позиция оказалась — заглядение. Ну и не выполнил старое правило — больше двух выстрелов с одной позиции не делать. Увлекся — там же они были как на ладони, не удержался. На втором магазине меня и засекли, и смотаться не успел — попал под взрыв. Приложило меня качественно — ни охнуть, ни пукнуть. Первые сутки еще держался, боялся, что если начну стонать, то могут меня найти.
— Чего плохого-то, если б нашли? — Кот-Рыболов аж ближе подвинулся. — Помогли бы!
— Эти помогли бы так, что я долго бы жалел, что не убило сразу… Они на этот счет мастаки были…
— А! — понимает Демидов.
— А дальше я три дня валялся практически без сознания. Хорошо, наши вернулись, отыскали. Вот после этого и лечился. Там еще и от крысьих укусов лихорадка добавилась, и пневмония. Еще хорошо, что раны чистые были: помощники смерти тогда удивлялись — сам грязнее грязи, а раны — чистенькие.
— Опарыши? — догадываюсь я.
— Они самые, — степенно кивает Андрей.
— А, это я видал, — радостно заявляет Кот-Рыболов. — У бомжа по кличке Рожа они водились, я сам видел!
— Кличка хорошая.
— Это он всем говорил, что болезнь у него такая — рожа. А всамделе ноги гнили.
— Ну так это и есть рожистое воспаление, рожа.
— Тему для разговора вы выбрали… А нам ужинать скоро… — недовольно замечает Серега.
— Тема как тема. В нынешнее время, можно сказать, актуальная весьма. Да и не прикидывайся, Сережа, сам ведь рассказывал, как вы с похмелья утречком свою же наживку сожрали? Лучше дай-ка масленку.
— Держи! Это не я жрал. А так да, было, спутал с пловом с похмелухи… Похоже, не только у нас такое было, слышал и от других. Но все равно буэ-э-э-э, а не тема для вечерней беседы, — стоит на своем вологодский.
— А почему это — актуальная?
— Собсно, этот метод чистки ран, особенно нагноившихся, сложных в обработке или при отсутствии оказания квалифицированной помощи, может быть использован (не дай бог, конечно, чтоб до такового дошло) в наше время. Суть простая — пищеварительная система опарышей приспособлена к перевариванию только разлагающихся тканей. «Живое мясо» им не по зубам, а вот гной, мертвые участки кожи и мышц — самое то. Соответственно в открытую рану мухи тут же откладывают яйца, ну и дальше идет процесс очистки. Выглядит это для неподготовленного человека тошнотворно, но определенно приносит пользу. Уничтожая мертвые ткани, опарыши уменьшают интоксикацию раненого, и если сравнивать раненого с опарышами в ране — его состояние будет лучше, чем у того, кто лежит с неочищенной раной. Искренне надеюсь, что это никому не пригодится, но если что — в жаркое время и в катастрофической ситуации, — имейте и это в виду. Хотя грамотная хирургическая обработка раны, безусловно, лучше.
— А я в Инете видел японца, так его в госпитале личинками лечили — у него мозги торчали. Так они, похоже, боялись инструментом там колупаться, потому этих личинок туда запустили… — замечает Саша.
— Да, была такая публикация, тоже видел.
— Кому как, а мне больше подорожник или зверобой нравится.
— Андрею в городских руинах подорожник со зверобоем искать было бы натужно…
— Тоже верно. Но мухи же могут заразу в рану занести.
— Могут. Потому, когда опарышей используют в официальной медицине, то их выращивают в стерильных условиях. Хотя при огнестрельной ране заразы там и так полно — и куски одежды грязные, и пуля нестерильная. А то еще и земля, и прочая грязь влетает. Особенно при разрыве.
— Хорошо, опарыши вкусно питаются в ране, а вопрос вот в чем: как на рану влияют отходы их жизнедеятельности? Они-то по ходу в ту же рану испражняюцца…
— В рану гадят опарыши серой мухи. Ее еще вольфартовой называют. Редкая сволочь. Ее личинки в ране вредят от души, могут дел наворочать. А зеленой и синей вообще не гадят — у них все при себе остается, такое устройство. Вот эти помогают. Потом окукливаются — вот там все вместе с оболочкой и остается. Причина в том, что у зеленой и синей мух опарыши очень брезгливые и свое дерьмо им аппетит портит, вот они его в мешок и складывают.
— Серьезно?
— Не совсем. Там на самом деле все немного сложнее, но что я вам тут голову морочить буду. Говоря
