телевизор двое охранников.
– Нестеренко в Рыкове? – спросил он.
– Уехал минут сорок назад, – ответил охранник. Лицо охранника было Воронкову смутно знакомо – он вспомнил, что видел его на бандитской даче.
Воронков схватил телефон, стоящий на столе, и принялся накручивать номер. Номер не соединялся – в телефоне свиристело и чиркало, и Воронков с отчаянием вспомнил о военных радарах, стоявших неподалеку от Алтыньевского шоссе – радары эти работали не всегда, но, когда работали, сотовую связь забивали напрочь. Наконец вместо короткого свиста чиновник услышал длинные гудки. «Господи, только бы сняли трубку, – помолился про себя Воронков. – Почему он молчит? Это же сотовый телефон, он всегда под рукой…»
– Але!
– Валерий Игоревич? – спросил чиновник.
– Кто это?
– Это Воронков. Петр Алексеич.
– Говорите громче, – закричала трубка. Воронкову пришлось переназваться еще раз.
– Я в Рыкове, – сказал Воронков, – вы не могли бы вернуться? Или кого-нибудь прислать. Прямо сейчас.
– Ты где?
– В Рыкове. Я приехал с дачи. Пожалуйста, приезжайте.
– А в чем дело?
– Я не могу по телефону, Валерий Игоревич. Это очень важно. Помогите мне, пожалуйста.
И на этой жалобной ноте Воронков закончил разговор.
«Мерседес» Сазана уже развернулся с визгом поперек двойной полосы, распугав несколько мчащихся легковушек, когда Сазану вдруг пришла в голову одна необычайно четкая мысль: вот так же, по ночному звонку, сорвался из дома Ивкин, вот так же спешил на аэродром Шило…
Мысль эта настолько не понравилась Нестеренко, что он тут же свернул к обочине и принялся обдумывать ситуацию. Не ехать было глупо – Воронков визжал по телефону так, словно его резали. Ехать просто так, наобум, было еще глупее. Валерий завел мотор, проехал полкилометра и запарковал серебристый «мере» у железнодорожной станции.
Спустя двадцать минут поздний поезд выплеснул на рыковский перрон последнюю партию пассажиров: Валерий застегнул куртку, сунул руки в карманы и побежал по лесной тропинке, протоптанной от станции к аэродрому.
Было уже темно: здание аэропорта светилось неясным голубоватым светом, и в высоте над ним парили пять огромных пылающих букв: «ЫКОВО». У буквы 'Р' были, видимо, нелады с проводкой, и она темнела на фоне подсвеченного неба молчаливым укором электротехникам.
У стойки кафе, посереди опустевшего терминала, пили пиво двое людей Сазана – Муха и Кошель.
– Где Воронков? – спросил Нестеренко.
– Да тут крутился, – сказал Кошель.
– Он в контору пошел, – сказал Муха, – там директорское окно светилось, он его увидел и пошел.
Сазан побежал в контору.
В директорском предбаннике действительно теплилась жизнь: секретарша Ивкина достукивала на компьютере какой-то документ, дверь в кабинет была распахнута. Сазан вошел в дверь и увидел Мишу Ивкина – тот перебирал на столе разноцветные бумаги.
– Где Воронков? – спросил Нестеренко.
– Ушел.
– Куда?!
– На поле. С Глузой.
– Давно?
– Да минут десять назад.
Сазан сообразил, что директорский кабинет занимал Глуза и если чиновник, которого, видно, очень сильно припекло, прибежал к директору, то и наткнулся он, соответственно, на Глузу.
– А ты что здесь делаешь?
– Отец попросил кое-какие документы принести.
Миша поглядел на Нестеренко своими большими глазами и добавил:
– Он весь не в себе был.
Нестеренко повернулся и вышел из кабинета.
Сказать, что он был взбешен, – этого было мало. Какая-то паршивая сошка, бюрократический заусенец, задолжавший ему сорок штук, велел ему – ему, Валерию Нестеренко, вернуться в Рыкове. Вместо ночного казино он был вынужден трястись в электричке – славное занятие, все равно что парашу мыть, и вдобавок под ложечкой Нестеренко ощутимо посасывало от голода. По понятиям, этот чиновник должен был сидеть под дверью аэровокзала, как собака, ждущая возвращения хозяина, и в пасти держать тапочки. И где он? Ушел на променад!
