Бертана и Пираццини кажутся певицами-близнецами, настолько сходны их характеры, настолько их пению свойственна тонкость и поэтичность. Голос Бертаны более объемен, голос Пираццини более остер и блестящ. Обе получили хорошую, «умную» вокальную школу, ставящую во главу угла ясность, освобожденность звука и базирующуюся на эффективной вокальной гимнастике. Бертана ушла из жизни примерно при тех же обстоятельствах, что и Хуанита Капелла.
Глэдис Свортоут в театре «Метрополитен» была самой нежной, самой пленительной Адальжизой в «Норме». Внешний вид, словоподача, звук — все было соразмерно, пропорционально друг другу. Все это, вместе взятое, делало ее таким совершенством, что у магнатов Голливуда разгорелись глаза и они превзошли самих себя ради того, чтобы похитить ее у оперного театра, благо пример Грейс Мур установил прецедент.
Когда Свортоут пела в паре с Понсель, получался на редкость красивый, полный гармонии дуэт. Марион Тельва, другая меццо-сопрановая певица, певшая Адальжизу ранее, обладала хорошим вокалом, но не владела этим даром кроткого соблазна, который исходил от Глэдис и который был необходим, чтобы оправдать внезапное безумие Полиона, забывшего Норму. Все в «Метрополитен» помнят квартет Понсель — Свортоут — Лаури-Вольпи — Пинца в «Норме», которая, кстати сказать, целых пятьдесят лет до этого не шла на нью-йоркской сцене.
На итальянской сцене грациозной фигуре Глэдис соответствует Джульетта Симионато, которая дебютировала в «Ла Скала» в скромной партии Эмилии из «Отелло». Главные партии в этом спектакле, состоявшемся в январе 1942 года, пели Канилья и Лаури-Вольпи. Было нетрудно предсказать тогда тот блестящий путь, по которому теперь идет Симионато, особенно при той нехватке низких женских голосов, которая наблюдается в последнее время. Она не располагает неземной красотой Свортоут, но у нее по сравнению с американкой более основательный и богатый верхами голос. В «Итальянке в Алжире» и в «Золушке» она доказала серьезность своей школы и своих намерений. Уж она-то не станет злоупотреблять своим даром и надрываться в партиях, превосходящих ее силы, — ее трезвый и живой ум тому порукой. Она, правда, записала для радио «Кармен», но спеть «Кармен» в радиостудии — это совсем не то же самое, что спеть ее в театре. Притом у нее безупречная техника, помогающая беречь ее красивый голос.
Ирена Мингини-Каттанео принадлежит к числу тех певиц, которые наделены всем — голосом, фигурой, школой и стилем, которые поют главные партии в достаточно трудных операх и, несмотря на это, не могут добиться прочного положения в наиболее значительных театрах, не имеют ни большой славы, ни больших гонораров. Многие артисты, даже если они очень талантливы, с огромным трудом преодолевают тот барьер, который отделяет неизвестность от известности, анонимность от имени, и должны довольствоваться «барщиной» — каждодневным благородным, но неблагодарным трудом, результаты которого лишь способствуют чужому успеху. Мингини пела однажды вместе с Лаури-Вольпи в «Трубадуре», поставленном в оперном театре Сан-Себастьяна. Ее Азучена буквально гальванизировала испанцев. Вокальные подвиги Манрико отошли на второй план, и все критики во всех газетах страны восхищались и превозносили эту артистку, называя ее истинным триумфатором спектакля. Другим главным героям досталась лишь малая часть этих дифирамбов. И тем не менее ни красивый и выразительный голос, ни убедительная актерская игра, ни разумная дозировка дыхания и вокальных эффектов не сослужили ей настоящей службы: открытие состоялось, а артистка вновь стала той, кем она была до него.
Несправедливо обошлась судьба и с Адой Орсо, обладательницей одного из самых масштабных и полновесных меццо-сопрановых голосов, появившихся за последние тридцать лет. Словно желая над ней подшутить, судьба избрала ее своей мишенью и помешала ей добиться известности в период, оказавшийся благоприятным для Безанцони, Супервиа и Анитуа. Ее частые исчезновения со сцены, вызванные семейными обстоятельствами, в конце концов заставили театральных агентов вычеркнуть ее из своих списков. Сегодня, когда настоящих меццо-сопрано нет, Ада Орсо, пребывающая в прекрасной форме, могла бы поддержать находящийся в упадке итальянский театр. Но словно нарочно она вдруг заболела миокардитом и вынуждена сидеть дома, оплакивая упущенное время и прошедшую мимо славу.
Тенора
До сих пор мы говорили о женских голосах, деля их на сопрано, меццо-сопрано и контральто. Контральто приближаются уже к мужским голосам, а эти последние в зависимости от тембровой окраски подразделяются на тенора, баритоны и басы (при этом один и тот же тембр может принимать различный «цвет», смотря по душевному состоянию поющего). Теноровый тембр — это «зона перехода», лежащая между мужскими и женскими голосами, голос промежуточный, в некотором смысле «двуполый», в чем-то мужской, а в чем-то женский. Это легко доказать: нижняя октава сопрано точно соответствует по частотному диапазону центру и верхнему регистру тенора.
Леонардо да Винчи, один из самых совершенных «бивалентных» экземпляров человеческой породы, достиг высшей формы духовного развития. Об этом свидетельствуют его учтивость, умеренность, физическая красота, универсальная гениальность и, наконец, вокальный дар. В самом деле, Лодовико Моро даже пригласил его в Милан, прослышав о том, как чудесно он поет тенором, аккомпанируя себе на диковинной, в форме лошадиного черепа серебряной лире собственного изготовления. Вазари рассказывает, что «был Леонардо с большими почестями доставлен в Милан, дабы игрою герцога усладить. И привез Леонардо тот инструмент, и, играя на нем, превзошел он в состязании всех других музыкантов… и сверх того, божественно пел свои импровизации».
Гуманизм и Возрождение, кроме Леонардо, который мог бы считаться родоначальником певцов- теноров, дали нам многих художников резца и кисти, которые развлекались пением и игрою на лютне, будучи наделены душою возвышенной и ищущей духовных радостей. Достаточно вспомнить Джорджоне, или красивейшую болонскую скульпторшу Проперцию де Росси, которая в пении и в игре не знала себе равных во всем городе, или Доменико Венециано, убитого в ту минуту, когда он направлялся к дому своей возлюбленной, чтобы спеть серенаду под ее балконом, и множество других.
Среди всех других голосов именно тенор может обладать редкостной тембровой красотой или же быть неприятным до отвращения. Вдобавок, этот голос необыкновенно легко выходит из строя по причинам как физиологического, так и психологического порядка.
Теноровые голоса в XVII веке (веке господства женских голосов, исполнявших как женские, так и мужские партии) и в следующем, XVIII веке (когда в чести были сопраиисты и кастраты) находились в загоне, и оперные партии поручались им чрезвычайно редко. В начале XIX века во взглядах на певческий голос произошла своего рода революция. Сопранисты мало-помалу были вытеснены тенорами, и оперные композиторы стали писать для теноров ответственные и трудные партии. Глюк еще создал своего «Орфея» в расчете на меццо-сопрановый голос, каковой, случается, и поет его до сих пор в наших театрах. Но уже Россини сочинил «Вильгельма Телля», «Моисея», и «Севильского цирюльника», имея в виду голос промежуточного характера. Теноровые партии этих опер носили еще отпечаток влияния виртуозного стиля, кое-какие места были явно ориентированы на сопранистов. Но именно в «Вильгельме Телле» революция была доведена до логического завершения, когда в этой опере стал петь обладатель настоящего, то есть звонкого и мужественного тенора. Это был знаменитый впоследствии Дюпре, покончивший с нерешительной двусмысленностью, которой веяло от партии Арнольда. Его соперник Нури исполнял эту партию в основном естественным голосом, лишь иногда прибегая к фальцету. Позже благодаря Верди, Вагнеру и Пуччини тенора стали владыками оперной сцены. Опера, в которой этот голосовой тембр отсутствует, как правило, не имеет успеха у публики.
Чтобы иметь ясное представление, о теноровом голосе, который больше полутора веков тому назад ворвался на оперные подмостки, нужно вспомнить, к каким типам эмиссии прибегали певцы-тенора в каждый из трех периодов, типичных для эволюции этого голоса. Вначале верхи брались фальцетом или «микстом», затем возобладала «носовая» эмиссия, которой пользовался еще Таманьо, и, наконец, со времен