Сокулер жадно схватил его, пошевелил побелевшими губами, трижды повторил слово «темпористика», потом сказал:
– Я знаю этого человека, имя только не назову, нельзя… имя. Тут у нас много схожего. Силы только не равны. Он много сильнее… Но мы их будем бить, будем бить и дальше!
– Ну-ну, – проговорил Леник и заказал яичницу.
59
Но все же меня сломал другой кризис. И я ведь тоже считал его внезапным. Он возник как нарыв, а потом нарыв прорвался.
Сначала мне было просто все равно. Разные программы радио и телевидения произносили весьма отличающиеся друг от друга слова – это тебе уже не единообразные корпы, а бестолковые человеческие СМИ, и я слушал вполуха. В Горчишном доме было много дел, кое-что мы затевали, Гера договорился о приличных кредитах и вложениях. Но я вообще-то знал, что в парламенте произошел раскол… Ну, ей Богу, не хочу сейчас все это поднимать. Головой я, вроде бы, прекрасно осознавал – кто и за что… Народ побесился-побесился, да и поделился на П-эшников – последователей Петруничева и Н-эшников – эти были за Нифонтова…
Но…. До того момента, когда у нас дома отключили телефон – ровно ни о чем всерьез я не задумывался. Дом властей был как раз перед моим балконом, когда-то меня это даже устраивало. Но в тот момент я пожалел, что у нас одна АТС. Хорошо, я схватился за персональную трубку – ну, бутер-итер – нет сигнала! Видимо, что-то с передатчиком. Я кинулся на улицу, пробежал с квартал, заходя в каждую телефонную будку – нет сигнала! И только возле метро нашел оживший автомат и позвонил на работу. Они, надо сказать, даже удивились. Гера заорал, что я преувеличиваю, ну, П-эшки с Н-эшками что-то не поделили, кто-то из них засел на Набережной – но дела-то тут при чем? И что я нужен срочно, хоть и выходной. Я решил вернуться, но забыл, что из дома не смогу позвонить шоферу. Полная байда. Но тут что-то мне на улице не понравилось – стало слишком пусто. И я повернул к нашей Набережной.
Сначала меня поразил блеск. Что там могло блестеть, что отражало солнце? Подошел ближе и увидал их: охранные отряды выстроились вдоль улицы, отгородившись от прохожих прозрачными щитами, которые как раз так отчаянно и бликовали. А все люди ходили именно здесь. Они гуляли! Именно гуляли и с любопытством смотрели по сторонам. Погода то!.. Просто жаркий, роскошный, полный желтого и красного конец месяца августа. Листьев медь.
Некоторые вышли еще и семьями, с детьми, даже с колясками. Люди двигались к набережной. Я же просто шел домой, но возле ограды, окружавшей двор, меня остановил этот, со щитом, из войск охраны. Нет, сказал, сюда заходить не стоит, здесь сверху могут и стрельнуть. Я возмутился – я же домой! Как хотите – под вашу ответственность, вас предупредили.
И тогда я вспомнил то, на что не обращал вниманиея всю прошлую неделю. Проезжая позади Дома властей, я ни один раз видел молоденьких солдатиков в шинельках, с небольшими вещмешками за спиной. Они шли в сторону низкого забора, окружавшего дом, и там пропадали.
А вчера вечером меня разбудили голоса. Грубые мужские голоса, какие в нашем дворе вряд ли услышишь. Мы живем на втором этаже, да еще перед окном небольшой пригорок. Я откинул занавеску и увидел, что по пригорку бегут люди – мужики, в грубых полувоенных суконных куртках, таких, какие были во времена моей молодости.
Осень, сухо, от соседнего фонаря – светло и желто. И странное видение – эти мужики во дворе, в нашем чистом привычном дворе.
Я, честно говоря, никогда не обращал внимания на то, что происходит за окном, но в тот момент казалось, что мужики совсем рядом, чуть ли не в квартиру сейчас заскочат.
Я пошел в другую комнату к жене, хотел сказать о том, что увидел, – она смотрела телевизор. На экране ходили вовсе не артисты, а люди, и люди весьма известные, причем ходили по одной из центральных улиц и призывали всех идти туда. С их точки зрения необходимо протестовать против Н-эшек, а, впрочем, и П-эшек, и всем собраться на этой улице. Если б Пеструха был жив, он бы точно был там. Но жена, стоя возле входной двери и раскинув руки сказала: «Не пущу!». Мне, правда, и самому идти туда было некогда, стоило еще посидеть и проработать план завтрашней встречи с партнерами. Я только взял пульт и потыкал по разным программам. Больше по телеку ничего не показывали – я понял, что происходит нечто серьезное, и соотнес это с мужиками за окном.
Подходя к дому и набирая код на двери, услышал выстрел. Я не понял, что это выстрел – громкий шлеп: стул за окно выкинули, трехлитровая банка на пол упала… Нет, не так. Неважно. Я рванул дверь, нажал на кнопку лифта. В кабине был запах, там так никогда не пахло, не должно было. Дешевые сигареты, тяжелый дух.
Жена впустила меня в квартиру молча, и тут же повела в сторону кухни, я не понял, зачем и повернулся, чтобы спросить, но она втолкнула меня в ванную. Там, прямо, в ванной, уже сидели дети, и внучка держала на коленях коробку с кошкой и котятами. Я хохотнул и начал, было свое: бутер… Но жена вытащила с полки тазик, несколько мисок и кастрюль, которыми пользовалась, когда отключали горячую воду, пригнула меня к полу, заставив сесть на корточки и надела мне на голову таз. Я что-то орал, но она надела миски на детей, кастрюлю на себя, и присела рядом со мной так, чтобы за стеной оставался шкаф с посудой.
И тут в районе кухни загромыхало. Звук напоминал одновременный разрыв сотни банок с помидорами – но это было первое, что пришло мне в голову: я ведь уже слишком долго не работал в ка-бе и сотню лет не был на Ледострове.
Женин парнишка пробормотал, заикаясь: «Гранатомет. По центру Торговли бьют».
Жену прорвало: «А здесь окна, чтоб их – во всю стену. В комнатах и кухне просто страшно сидеть. Непонятно откуда полоснут, и куда?»
– А что… уже кого-то… – начал было я, стаскивая таз.
– Не знаю, – сказала жена. – Но тут я услыхала за дверью голоса, выглянула наружу… А там, возле нашего лифта – ну, практически возле моего коридора, где висят вещи, где зеркало, шляпки… все… Стоят трое в черных кожаных куртках, в кепках – кто, откуда? – говорят: «мы – спценаз, а вы никуда не выходите, у вас на чердаке засели снайперы».
Я почесал голову под тазом и вспомнил вчерашних мужиков, которые бежали мимо окна.
А потом мы услышали гулкие мерные удары, от которых обрывалось все внутри. Я не выдержал и кинулся в комнату.
Телевизор работал. На очень ярком экране под голубым небом сиял Дом властей, и тут я снова слышал глухой удар, и возле Дома в телеке появлялось облако белого дыма, затем раздался страшный треск, взрыв за окном, а на безмолвном экране на белой стене появлялось пламя и выросло черное пятно. И так много раз, пока я лежал в комнате, обхватив ножку стола, и, открыв рот, глазел на экран. Здесь было только безмолвное и безмятежное изображение, а реальный, тупой, нутряной – из гигантского пустого нутра – звук шел снаружи. И на изображении светлый верх Дома властей постепенно покрывался то облаками пара, то все расширяющимся черным пятном.
И еще одного, того, страшного, со стеклянным звуком удара было достаточно, чтобы жена вползла в комнату и уволокла меня обратно в ванную к своим тазам.
Ночь жена и дети провели в ванной. Я – в комнате, под столом, подальше от окна, чтобы был виден телевизор. Обстрел в конце концов прекратили, появились благополучные лица дикторов, но звук я все равно включать не стал.
Утром пошли обычные передачи, и почерневшие этажи Дома показывали только в новостях. Дальше включилась моя персональная трубка, и Гера потребовал срочного присутствия на рабочем месте. Я сказал, что ведь стрельба, снайперы, Дом властей бомбят. Гера ответил, что все – чушь, дележка пирога и маркетинг. И в их районе – все абсолютно спокойно, а уж тем более возле Горчишного дома. Он пришлет за мной машину. Но машины я не дождался и отправился к метро пешком. Возле Дома и на Набережной было много темных фигур, которые что-то волокли к кромкам тротуаров – и тут же отъезжали машины с красным крестом.
У метро было совсем мало народу, но никто меня не остановил. Уже подходя к круглому стеклянному зданию, я услышал треск выстрелов, потом быстрый-быстрый треск – автоматную очередь. Я кинулся к дверям, но внутрь не пошел и по стенке пробрался чуть подальше к соседней улице.
