человек выпал – до него уже никому дела нет! Необходимо создавать комитеты поиска, подобные тем, что есть во всем мире. Исчезновение соу-звезды Мэри Снаут, потрясшее ее поклонников в Америке, должно волновать и нас. Нет никаких сведений о том, что правительственные службы розыска и высшие научные круги США смогли хоть как-то пролить свет на это и другие исчезновения. И только Международный форум „Ученые – за детство без границ!“ пытается открыто говорить об этой проблеме и ведет исследования. Молодые! Мы призываем вас к борьбе…» Но тут не поставленный голос совсем захлебнулся, и тарелка некоторое время вообще молчала.
Сова так и застыла с полным ртом, боясь даже жевать. Потом подобралась к этой самой черной штуковине, которую мама как-то купила в магазине имитационных товаров, в очередной раз изображая, что собирает старинные вещи, сняла со стены, покрутила в руках и повесила назад. Тарелка ровно ничем не отличалась от обычных репродукторов, разве что тем, что была круглой.
Глава 2
Мастерство
На другой день была практика в сборочном цеху – мастерство. Нужно было прийти раньше обычного, чтобы одеться в костюм для работы в чистом помещении. Снежно-белый комбинезон, прозрачная нахлобучка на волосах, маска, закрывающая рот, и огромные очки, делали всех одинаковыми и страшноватыми. Женька Комлев, правда, и тут находил прикол, и принимался ползать по высокочистому полу на четвереньках, отыскивая снежных клопов, которыми пугали всех начинающих криталльщиков. Женька глухо выкрикивал из-под маски: «Клопы – не мы, мы – не клопы. И потому… лэ-э-таем мы». Потом заладил и вовсе что-то несообразное: подняв сведенные руки на головой, он кидался на стены, словно пытаясь их протаранить, и орал, что теперь он гигантский Крот. И верно, была когда-то такая опасная игра, в Кротов…
Катя пристроила, наконец, на голове нахлобучку, очки и намордник и остановилась посередине раздевалки в ожидании, бессильно опустив руки и выпятив вперед, как-то еще по детски, плотный животик. Женя с Нерсисяном, обладающим натуральным кавказским «э-э» подскочили к Кате и хором, глухо, через респираторы, завопили: «Ну, Катька, ты – Сова-а-а!» И действительно, огромные катины глаза за пластиковыми очками казались еще больше, желтее и непроницаемее. Возник зуммер, и высокая, словно бы, неземная фигура Зины Красильниковой, укутанная в комбинезон самого большого из выданных им размеров, двинулась к системе проходов в цех и призывно помахала рукой.
Цеха были расположены в помещении старинной фабрики на берегу реки. Перечеркнутые переплетами, клетчатые окна фабрики, темно-красный кирпич ее толстых стен, высокие металлические, наглухо зарытые двери – все это вовсе не напоминало о том, что нутро фабрики перемонтировано – вынуты полы, потолки, перекрытия, заменены системы вентиляции и канализации – и организовано знаменитое на весь мир учебное сверхчистое производство техники на лигокристаллах.
Когда вошла вторая выпускная, четвертая средняя сорвалась с крутящихся сидений возле ленты конвейера и понеслась к выходу. Катя заняла свое место, размяла пальцы и поначалу машинально делала заученные движения: 7–8 канал, 5-ая звездочка, 3 с половиной – клепаем… Потом снова по пришедшей панельке – 7–8 канал, 5-ая звездочка, 3 с половиной – клепаем… Так продолжалось часа два. Потом, как обычно, Сова начала чувствовать, как возникло некое жжение под левой ключицей. Потом, как водится, начало мелко-мелко, заметно только для нее, дрожать левое веко – кусочком, возле переносицы. Ей даже показалось, что сейчас поползут по полотну конвейера снежные клопы…
Тогда Сова стала применять недавно придуманный ею метод. Она решилась на смену последовательности действий и начала с пятой звездочки. В этой ситуации локоть не так прижимался к краю рабочей плоскости, ощущения несколько менялись, и Катя спасалась от монотонности. Таким образом, она еще час старательно трудилась, но вдруг услыхала над ухом: «Катерина, что дуришь? А ну – на профилактику!» Пришлось повиноваться и пройти в отгороженный стеклянной стенкой закуток начальника учебного цеха. Высокая белая фигура в такой же прозрачной наколке и очках-семафорах двинулась за ней. «Вечно, этот Чубаров…» – ворчала про себя Сова.
Чубаров завел ее за шкаф – единственное место, которое не просматривалось со всех сторон.
– Ты зачем чудишь, Катерина? Ведь тебя за такие вещи – за нарушения технологической последовательности, могут, знаешь как?.. А уж меня-то… – шепотом, отвернувшись в сторону, чтобы не засекли звукоуловители прошипел Чубаров. – Известно ведь всем, что со мной…
Сова стянула все с головы и слегка опустила молнию комбинезона, потом твердо сказала:
– Аким Юрьевич, я так уже делала. И ни разу при тестировании не забраковали ни один элемент. Ну, если это меня держит? Не могу же. Не могу я…
– Знаю, моя Умница. Знаю. Не выносишь ты нудной последовательности, тебе необходима смена впечатлений, рваный ритм. Ну, потерпи. Сейчас наш мир так устроен, а завтра – кто знает? Ведь выпускной курс, закончишь и…
– И на настоящий завод. Привяжут к этим лигокристаллам навечно. Разве что заведу троих детей.
Чубаров слегка отпрянул, вышел из закрытой шкафом зоны и принялся ходить по закутку, запустив руки в свои густые, темные, стоящие шапкой надо лбом волосы и как всегда «выдрючиваться». Он захватывал прядку большим и указательным пальцами, сжимал, выкручивал и слегка дергал. Потом хватал другую прядку, и так, в задумчивости, издевался над волосами некоторое время. В конце концов, он вернулся за шкаф, где продолжала молча стоять Катя, покусывая нижнюю губу.
– Катенька, лигокристаллы обнаружили десяток лет назад на Урале наши доблестные геологи – и на большую радость и на беду. Все эти немыслимые триллионы, что наше Государство за них выручает… Не знаю, у меня даже не укладывается в голове! И при всем при том – все эти ящики для черствого хлеба на улицах… Да – мощь страны, да – всемирная монополия в микроэлектронике, да – возможность придерживаться единой идеологии.
Катя насупилась, зажмурила глаза, сморщившиеся веки ее мелко-мелко задрожали, а пухлая нижняя губа выползла вперед и захватила верхнюю. Но потом, вдруг собравшись, она сцепила руки, подняла их над головой и рубанула воздух с хрипловатым криком: «О-ы-охх!»
– Ты что же это? – Чубаров зацепил замочек молнии ее комбинезона, застегнул ее до отказа, слегка встряхнул Катю и напряженно спросил – Ты, это… А что ты дома… слушаешь?
– У нас – такая круглая, трансляция…
Чубаров быстро повернул голову, глянул в сторону замершей в ожидании группы датчиков на стене и громко произнес:
– Впрочем, Совушка, ты, прежде всего, технологического цикла придерживайся. А оттягиваться будешь вечером, ведь вы еще не закончили съемки игры?
– Нет, там нужен вид сверху. Знаете, когда перемещения объектов видно на плане… – всхлипнула Катя.
– Да, да! – глаза Чубарова сощурились, на бледной, покрывшейся лучиками смеха коже вокруг глаз проявились веснушки. – Я знаю, как это сделать, ты мне только напомни завтра в обед.
Чубаров надвинул Кате на глаза очки, поднял намордник, схватил за плечи и повел к дверям в цех. Только Сове все время казалось, что у него очень уж горячие ладони, и это чувствовалось даже сквозь комбинезон.
Катя вернулась на свое место, конвейер опять пошел, а Марик опустил голову, до того напряженно повернутую в сторону пустующего катиного стула. Теперь он немного успокоился – Катя вернулась на место, можно было погрузиться в свои мысли. Со вчерашнего вечера он был словно сам не свой. Необходимо было как-то осознать себя, привести в порядок. И, тем не менее, даже задумавшись, Марик работал аккуратно и точно. Он не делал ни одного лишнего движения, технологические операции не утомляли его, но казались полностью лишенными смыла. Однако даже и приятно было: здесь его абсолютно никто не трогал и не смел одергивать.
Не отдавая себе отчета, зачем, собственно, Марик вспоминал вчерашний день – четверг, в который он, как обычно, ходил к учительнице латыни и французского языка.
Софья Даниловна – немолодая сухонькая женщина жила в одном из старых многоквартирных домов на Западе. Подъезд был темный, грязноватый. Но, только переступив порог ее квартиры, Марик погружался в теплый присушенный запах, в шуршание желтоватых листов бумаги с текстами, в поскрипывание старого паркета. Запах старой бумаги, книжного клея, красок, исходящий от многочисленных картин, украшавших
