понял, что телефон, телевизор и радиоточка – это теперь будут корпы и только корпы. Еще в самом низу, на затертой уже кем-то кромке листа, Леник усмотрел кучу совсем небольших белых кубиков – это оказались корпы «общественного порядка». Леник решил, что устанавливать их будут на потолке и стенках, потому они и белые – под обработанную штукатурку. Ну а если не белые, и еще поменьше – тут, конечно, возможны иные конфигурации – так что держи ухо востро. Можно, подумал, было Леник, сделать прослушку и проглядку и в форме лепнины на потолке. Только вот… все корпы как один задумали в форме кубов или параллелепипедов, в крайнем случае – тетраэдров или додекаэдров, а вот округлых форм, свойственных лепнине, среди них не значилось вовсе.
И всюду на сетке пририсовали стрелочки, которые, судя по комментариям внизу, указывали направления «потока сведений о порядке последовательности продвижений».
Кое-что об этих продвижениях говорилось и в тексте самой брошюры, кое-что Анпилогов уже мог о них представить себе. Во всяком случае, два резвых члена петруничевского молодежного союза – пэмэсовцы – уже нападали на него со своими гроссбухами, расчерченными на множество граф, куда вписывали буквально по часам, чем он занимался в этот день на своем рабочем месте. Пока, как понял Леник, это была только их общественная нагрузка – некая прикидка, но что из этакой почасовой и поминутной слежки получится потом, когда подключатся все эти белые кубики на потолке и стенках, следовало серьезно подумать.
В общих же чертах там была набросана блок-схема такой конструкции.
По самому верху схемки лежали пятиугольники, обозначающие насущные нужды гражданина: питание, одежда, здравоохранение, образование, культурно-зрелищные нужды и так далее. Пятиугольники поделили на более мелкие ячейки, некоторые из которых выкрасили в одинаковые цвета, которые, по сути, оказались универсальными: доставка, обслуживание, учет и так далее.
В сердцевине схемы расположился условный человек, тоже весь разграфленный, и состоящий, как выяснилось – просто очень уж мелко было напечатано – из конечного числа продвижений, и погруженный в заштрихованный прямоугольник под названием производство. Условный гражданин передавал сведения о себе, то есть о своих продвижениях, при помощи технических работников – агентов, стряпчих и контейнеров – к большому квадрату, называемому хранилищем сведений, а от квадрата (как, впрочем, и от гражданина) шли стрелки к пятиугольным облакам нужд. Всюду на стрелках, словно галки, сидели блоки под названием «технич. раб.». Судя по всему, технические работники осуществляли связи и координацию между квадратами.
Все было обведено жирной линией, над которой стояла надпись: «общее управление, оркестровка», а с боков и снизу: «обеспечение безопасности».
Леник почесал в затылке и подумал: «Бутер-итер… Может, что-то в этом и есть, только вот…». «Только вот» он пока для себя не сформулировал.
Все-таки большую часть брошюры Леник отнес к очередной госкампании – авось и затухнет, и погрузился в описание самого изделия КЛ14 и необходимых для ознакомления узлов.
12
Забрался же старый на горку! Анпилогова раздражало нынешнее жилье Явича. Когда бывшему каторжанину в самом начале Капели выделили участок под дачку, Явич выбрал эту самую возвышенность, на которой и огородец-то не разведешь – какое-то террасное земледелие. Но в окрестностях города Плещеева, где Явич жил в детстве и закончил экстерном местное реальное училище, таких горок было пруд пруди. Горок, оврагов, впадин, холмов, озер и огромных камней. Когда-то, в доисторические времена здесь шел ледяной поток и вспахал окрестности Плещеева гигантскими вилами. На выделенной ему горке Явич выстроил дом, окружил его высоким забором и поселил на подходе к дому в решетчатой будке огромную собаку. Анпилогов не терпел пса, он напоминал ему жизнь на Ледострове, где Явич отбывал ссылку, а совсем молодой тогда Анпилогов служил в войсках охраны.
Нажав на кнопку звонка, расположенную на столбе калитки, закрывавшей дорогу на лестницу, Леник подождал, пока хозяин ответит и прозвучит щелчок, что говорило о безопасности для посетителя собачьей будки. Только после этого Леник приоткрыл калитку и бочком, стараясь держаться подальше от бушующего пса, поднялся к дому. Высокий старик протянул ему руку с перебитыми в ссылке пальцами и усадил на черный кожаный диван.
– Чего явился, Носатый?
– Да так, Явич…
– Врешь, ты так не притащился бы. Хочешь, скажу, зачем?
– А чего повторяться… То, что у нас крушат всю старую аппаратуру и вот-вот все заменят ящики на твоих лигокристаллах – это можно было догадаться.
– Ну, ты, думаю, ты в этом петришь лучше меня. Я ведь только мог прогнозировать их использование, а все наработки – дело молодняка.
– Хрен их знает, что у них за дело… Природа рассудит… У мня к тебе другой вопрос. Помнишь, когда вы с, к-хм… коллегами, хотели уйти… с Ледострова за забор…
– Да… Забор там был… Забор! – Явич засмеялся, утирая слезящиеся глаза искалеченной кистью.
– Ну, прости… Это так сейчас принято выражаться… за забор… – проговорил Анпилогов вдруг осипшим голосом и сощурился – он увидел перед собой этот «забор» – изумрудно-серое море и крошащиеся льдины вместо береговой полосы, – Да ладно, Явич. Наша шарашка – не многим лучше.
– Так что за вопрос? – прервал его воспоминания хозяин.
– Когда вы собирались уйти, ты говорил, что неплохо бы использовать принцип Плещеевского огнемета, который применяли еще в Гражданскую, да потом напрочь забыли… Ты хотел растопить лед и вызвать суматоху, а потом, под шумок увести катер до большой земли. Так ведь?
– Вроде того. Но огнемет – это было недостижимо. Так, если бы получилось, лишь некоторые его детали. Для шумка и паники этого бы хватило. Только имитацию огня… – печально проговорил Явич.
– Вот именно имитация меня и интересует.
– Ну да, ты же у нас – штатный фокусник, Носатый.
– Нечего Явич меня опускать, без меня тебе бы не выжить. И если я расскажу, где надо, как ты геройски вел себя на Ледострове и сколько ребят из-за тебя…, – Анпилогов приподнялся, опустив круглую большую голову, и пошел на старика на полусогнутых, слегка косолапых ногах.
Старик и не думал пугаться, он схватил изуродованной, похожей на черную клешню рукой, палку, на которую опирался при ходьбе, и спокойно положил на колени.
Ты Носатый, не загибай! Это с какой стороны смотреть! У меня были основания бороться за жизнь! И вы еще все поймете – почему! А про твои подвиги, праведник, начальничек, имитатор хренов…
– Ладно, Явич. Что мы с тобой… ей Богу… Что нам делить? Нас и так почти распяли… Так вспомнишь об огнемете? Хоть грамм?
Явич задумался, почесал клешней лохматую голову, еще больше сощурил узкие глаза, прячущиеся среди надутых влажных век, и проговорил.
– Страшно и сказать-то, но ни черта я, Леник, не помню, – старик опустил голову и затрясся, – И Соня вот… жена моя… ушла все-таки. Пожила немного… И снова уехала в город.
– Софья Даниловна обид не прощает.
– Да какие там обиды! – Хозяин вдруг подобрался весь и, подняв голову, уставился в окно, за которым открывался вид на поле и далекую реку.
– Так вот, Анпилогов, Леонид Михайлович, что тебе скажу. Я действительно видал модель огнемета, выполненную из дерева. Кое-что там можно было разобрать, но лишь кое-что…. Существовали, безусловно, чертежи и описание к ним. Но создатели огнемета – наши же, из реального, – сделали все в единственном экземпляре и, как рассказывают, зашифровали записи самым странным образом. Тогда, перед второй мировой, органы пытались найти это описание, изъяли модель, пересажали многих людей, но, видимо, обнаружили только зашифрованные данные. Так, видимо, в архивах они и пылятся.
– Ладно, Явич, но ты же сам…
– А что я сам? У меня же тогда ни бу-тер-брода соленого не вышло. Никакого огня. Только руки вот перешибли.
– Ну и что, Явич, так ты и в капель родному государству ровно ничего про это страшное оружие не сообщил и ровно никаких советов не давал, хоть тебя и с Ледострова выпустили, и обласкали, и на съезды по-прежнему зовут, как бывшего высокого государственного деятеля?
