– Возможно, – проговорил Михалыч. – Голос у него снова дрогнул. – Возможно, я знал того, кто так себя называет. Когда-то очень, очень давно. Тогда у него было другое имя… Впрочем, не будем отвлекаться. Так что же сказал Себ?
– Не стану утомлять вас дальнейшими подробностями. Он предложил мне славу и богатство в обмен на книгу. Всего лишь! Я боялся, что он потребует что-то гораздо более значимое для меня… душу, например, ведь выходцев из преисподней, как правило, занимает именно сей банальный предмет.
Однако, как человек современный, получивший атеистическое воспитание, я, несмотря на исходившую от посетителя потустороннюю жуть, не до конца был уверен в правдивости происходящего. Укоренившийся скепсис по отношению к любым верованиям заставлял меня воспринимать посулы незнакомца с подозрительностью. Когда я жил в столице, несколько раз становился жертвой мошенников, и всякий раз обман был обставлен с подлинным артистизмом и знанием психологии.
В голове моей завертелись ядовитые мысли: а вдруг в книге скрыто такое, что мне неизвестно, но сведущему человеку покажет путь к сокровищам; в самом тексте могла содержаться разгадка. Мало ли у кого из родственников сохранились сведения о книге, ведь я был не единственным Веренским на свете. Все эти соображения комом завертелись в моей голове, обрастая все новыми подозрениями. Я уже смотрел на гостя злыми глазами, его одежда казалась мне балаганным одеянием, а запах серы и затхлости, гнетущий полумрак – хитро продуманной декорацией.
– Зачем вам книга? – сухо спросил я. – Она предназначена наследнику. В руках чужака – это простая бумага.
Себ язвительно прищурился:
– Обо всех деталях я позабочусь сам, твое дело отдать мне рукопись и забыть о второй пьесе.
– Мне нужны гарантии, – начал я упрямо торговаться: пусть не думает, что меня можно облапошить. – Покажите ваше умение, великий маг, и я принесу вам книгу.
– Не называй меня магом. – Себ растянул рот в хищной улыбке; зубы у него были крепкие, но какие-то звериные, как у волка. – Нельзя сравнивать песчинку с необъятным. Однако я прощу эту легкомысленную вольность, учитывая твое невежество. Что касается такой мелочи, как слава, то ты заработаешь ее сам… – Он встал и шагнул ко мне. – Если не откажешься подать мне руку, – добавил он, полыхнув огненными глазами так, что мне захотелось немедленно бежать из дома.
– Что, прямо сейчас? – оробел я.
Прикасаться к нему мне совсем не хотелось. Пальцы у него тоже были хищные, узловатые, с загнутыми внутрь ногтями, более напоминавшими острые когти. Так и чудилось, что ему ничего не стоит чиркнуть и перерезать этими когтями человеку горло.
Он шел ко мне с протянутой рукой, я невольно пятился, опрокинул стул.
– Ну что же ты, ресторанный пианист, струхнул не на шутку? А может, не надо тебе на большую сцену? Продолжай бренчать в ресторане – под чавканье, топот, пьяный смех, радуйся, когда тебе подносят рюмку и суют стольник в карман от щедрот своих. А потом пропьешь те деньжата втихаря, чтобы жена не узнала, ведь так? Я в чем-то ошибаюсь?
Я живо представил все, что он говорил. А потом увидел себя в огромном концертном зале, на сцене, рояль завален цветами, розы падают к моим ногам, я раскланиваюсь, публика беснуется от восторга, вспыхивают нацеленные на меня камеры репортеров… Неужели все это близко, на расстоянии вытянутой руки?
Судите сами: возможно ли отказаться от столь чарующего видения?..
Я медленно поднял руку и вложил ее в страшную когтистую лапу.
– Вот и славно, – сказал Себ.
Его глаза, где царила ночь и тлел неземной огонь, оказались совсем близко. Я почувствовал, как язычки черного пламени, подобно изворотливым змеям, расползлись по всем моим венам, сосудам, ввинтились в мозг, стали частью моего естества. Огонь этот не грел, но наполнял каждую клеточку моего тела тяжелой энергией. Она не давала радости, но какая-то странная, надменная сила росла в моей груди. Я чувствовал, как дух мой крепчает, набирает незнакомую доселе мощь, как растет во мне презрение к жалким людишкам, которые меня не замечали. Они были глупы, бездарны, а я всесилен; я мог топтать их, давить, теперь мне ничего не стоило отомстить за свое унижение.
Восхитительное сознание собственного превосходства вознесло меня над людьми и обстоятельствами. Мне все было по плечу.
Я выпрямился и уже смотрел на Себа без страха.
– Вот и все, – произнес тот и выпустил мою ладонь. – Видишь, как легко это делается. Теперь ты сможешь покорить мир своей игрой. Только не обольщайся, таланта я тебе не дал, я могу многое, но не все подвластно отверженным. – Он устремил вновь воспламенившийся взгляд в невидимую даль, на лице проступило выражение неукротимого злобного упрямства. – Тиран по-прежнему торжествует. О, как я их всех ненавижу! Но недолго им осталось распоряжаться. Всему приходит конец, вот чего они не учли – великие мудрецы, созидатели. – Он остановил на мне отрешенный, еще горящий ненавистью взгляд, несколько минут разглядывал, потом язвительно расхохотался: – А ты мне нравишься, музыкант. Такие, как ты, вселяют надежду. Ты ведь безбожник и карьерист. Тебя не пугает отсутствие таланта, тебе плевать на истинное искусство. Тебе плевать на
С восторгом победителя я впитывал в себя его слова.
– Итак, прощай, – сказал Себ и завернулся почти до бровей в свою черно-красную мантию. – Завтра в это же время я жду тебя здесь с книгой. И учти – обманывать меня нельзя. Не советую. Должок рано или поздно придется вернуть. А ждать я умею. Впрочем… – он тоскливо вздохнул и прямо на глазах начал растворяться в воздухе, – время невыносимо… как и бесконечность.
Слова распылились в пространстве, пропала тень, последними потухли зрачки, и я остался стоять посреди комнаты один.
Веренский надолго замолчал, отдавшись течению безрадостных мыслей. Сила Михалыч выглядел не менее удрученным. Максим кусал в нетерпении губы. Он не хотел подгонять рассказчика, но желание узнать подробности о несчастье с Лизой пересиливало деликатность.
Неожиданно вернулся изгнанный Ярик:
– Макс, кранты! Венька с Люськой заявились, причем не одни. С ними толпа репортеров. Павел, балбес, что-то ляпнул лишнее, а девчонки сделали свои выводы. Насторожились, что я охрану отослал, да еще все концерты отменил. Они решили, что дело нечисто, и приехали нас спасать. Газетные ищейки на взводе, собрались у порога.
Максим застонал и упал на подушки:
– Ярик, уладь это как-нибудь. Пусть они все уедут.
Предпринять, однако, ничего не успели: в коридоре раздался дробный стук каблучков. Венера с видом воительницы направилась прямо к ложу больного; Людмила, не столь боевая по натуре, заискивающе взяла под руку Ярослава.
– Макс, ты весь горишь! – воскликнула Венера после того, как покрыла чело молодого человека бурными поцелуями. – Есть в этом захолустье врачи? Надо немедленно вызвать бригаду.
– Не вздумай! – Максим отворачивался от ее преувеличенных ласк. – Зачем вы приехали? Немедленно возвращайтесь назад!
– Ну уж нет, в таком состоянии я тебя не брошу. И не надейся на своего цербера. – Венера презрительно скривилась в сторону Ярика. – Хватит! Натерпелись! Вызывай врачей, пусть сделают назначения, дадим Максу лекарств и повезем в Москву. Здесь ему незачем оставаться.
В дверь бочком пробрался один из репортеров и, прежде чем его выставили, успел сделать несколько снимков лежащего Максима и присутствующих. Ярослав с криком ринулся на беднягу и чуть его не побил. Фотограф еле ноги унес, а с ним и остальные желающие пробиться к спальне Максима.
– Ты что натворила, дрянь? – Ярослав накинулся на Венеру с бранью.
– Ну давай, ударь меня! – пошла она высокой грудью на Ярика. – Устрой спектакль для представителей прессы. Я с удовольствием буду позировать. В газеты, в Интернет попаду, да хоть с синяками, сейчас все в
