самолетов. Кроме того, по пути Николай должен был побывать на нескольких явках и оттуда тоже забрать нужные для командования сведения. Словом, ему доверялось то, что даже непосредственным исполнителям поручалось по частям.
О выходе Николая из лагеря никто не знал, кроме узкого круга людей из штаба и капитана Гусева. Даже Сергею Заякину разрешили сказать только в последний момент.
Было хмурое сентябрьское утро, когда Николай вышел в дорогу. Одет он был очень легко. На нем был засаленный суконный пиджак, рубашка-косоворотка да хлопчатобумажные брюки. Будто вышел ненадолго местный человек по каким-то делам. Из оружия у него было два пистолета и несколько гранат.
Километров пять провожали его Гусев и Сергей. Гусев всю дорогу хмуро молчал. То ли трудно было расставаться, то ли не верил он в успех перехода через линию фронта. Ведь Николаю надо пройти по тылам немцев несколько сот километров…
Наконец настала самая тяжелая минута — расставание.
— Ну, Николай, — прервал тягостное молчание Гусев, — будь осторожен. Береженого бог бережет.
— Будь счастлив… Да сообщи там моим… Успокой, — попросил Сергей. — Желаю успеха.
Оба на прощание обнялись с Николаем, и он зашагал по дороге, ни разу не взглянув назад. В душе он испытывал такое же чувство, как три года назад на Халхин-Голе в первую ночь, когда командир роты послал его в разведку. Было страшно. И кроме того, после гестаповской обработки он хорошо понимал, что еще раз ему не выдержать такое испытание. Лучше быстрый конец.
Линию фронта он предполагал перейти к концу сентября. Направление держал на участок обороны своей дивизии, где местность ему была знакома. Какое счастье было бы, перемахнув через фронт, оказаться среди знакомых людей!
Четырежды он заходил на места явок, получал пакеты, а потом в лесу выучивал наизусть их содержание и сжигал. Несмотря на наступившие ночные холода, он ни разу не ночевал вблизи жилья — боялся попасться.
Однако он запаздывал. Чем ближе к фронту, тем труднее стало продвигаться не только днем, но и ночью. То и дело натыкался он на немцев. А тут еще кончились запасы продовольствия и приходилось питаться рябиной, зерном, собранным на полях, а чаще всего выкопанной где-нибудь сырой картошкой.
Не раз Николай был на краю гибели. И не забыть ему никогда, как однажды спас его старик колхозник.
Дело было недалеко от Вязьмы у деревни Бабьи Горы. Чтобы выиграть время, он шел днем по лесу. За поворотом одной из тропинок он вдруг увидел человека, сидевшего на земле. Спрятаться было уже поздно. Но человек был один, и Николай пошел напролом. Правой рукой в кармане он взвел пистолет на боевой взвод, а в левой сжимал гранату.
Человек оказался стариком лет семидесяти-семидесяти пяти. В ногах его лежал мешок.
— Далеко ли идешь, отец?
— В Жуково иду за шерстью, да вот полицаи задержали. Партизан ищут. Поди, теперь не успею домой до запретного часа. Ноги вот плохо стали ходить.
Старик-хитрил: если враг—не придерешься к таким словам, а если свой — будет остерегаться.
— А где же они?
— Полицаи-то? У них тут версты за две засада. Да ведь они и не сидят, а по лесу все бродят. Сейчас в сторону Семлева пошли. Курить у вас не найдется, молодой человек?
Николай высыпал старику последнюю щепотку махорки. Старик затянулся трубкой и закашлялся.
— Ох, давно не курил такую. Моршанский табак.
— Вот бумажки у меня нет. Свернуть не из чего, — сказал Николай, хотя табаку у него уже не было.
— Бумажки не держу. Увидят — греха не оберешься. Вон тут деревня. Там сейчас саперы стоят немецкие. Говорят, застрелили человека за картинку на обложке тетради.
Николай и верил и не верил. Черт его знает, что у старика на уме. Оставив его, он прошел несколько десятков метров, а потом круто свернул в лес и побежал обратно. Вернувшись к опушке, выглянул на луг. Метрах в ста от себя увидел группу конных и пеших полицаев. Они о чем-то совещались, покуривая. В это время появился из лесу старик.
«Подойдет он к ним или не подойдет? — лихорадочно думал Николай. — Если подойдет — явный предатель».
Но старик не подошел, а постарался уйти от полицаев. подальше. Значит, действительно происходит облава.
С величайшей осторожностью выбрался Николай из леса и двинулся дальше к фронту.
Под утро третьего октября, миновав второй эшелон немецкой дивизии, он вышел к переднему краю. Наступал последний и самый опасный момент многодневного пути. До своих оставалось не больше двухсот метров, но тут на каждом сантиметре его ожидала смерть. Вся эта полоса простреливалась с обеих сторон многослойным огнем, а под тонким пластом земли могли притаиться коварные мины.
Весь остаток ночи и весь день Николай пролежал в мелком ельнике вблизи немецкого блиндажа, изучая систему огня противника, порядок охраны постов, смены часовых.
Лес на переднем крае был измолочен войной. Деревья со сбитыми вершинами, редкими уцелевшими ветками и ободранной корой тянулись вверх, словно призывая к справедливости и возмездию. С вечера заморосил дождь. Часовые сменялись каждые два часа. В офицерском блиндаже бренчала гитара, слышались пьяные голоса.
Около полуночи, когда темнота особенно сгустилась, Николай поднялся и прислушался. В это время из блиндажа вышли три офицера в накинутых на плечи шинелях. Постояв несколько минут, они ушли обратно.
— Пора! — шепнул себе Николай, ступил на тропинку и сразу услышал за собой топот ног. Николай оглянулся. К нему приближались две тени.
«Вот оно! Вот оно!» — пронеслось в голове.
— Хальт! — окликнул передний.
Николай швырнул под ноги солдатам гранату. Перебегая через насыпь офицерского блиндажа, спустил вторую гранату в железную трубу, откуда вырывалось пламя. Позади раздались два взрыва. Мимо него пролетел кусок железной трубы да с треском раскрылась дверь блиндажа. Последнюю гранату он бросил в траншею и кинулся в сторону своих.
«Лишь бы не мины!..» — думал он, чувствуя свинцовую тяжесть в ногах.
Первые струи пуль, пролетевшие рядом, заставили его упасть на землю и двигаться дальше ползком. Со всех сторон взлетали ракеты. К счастью, малинник, выросший за лето, скрывал его от немцев и своих.
К ужасу Николая, больше всего стреляли свои. Вспышки выстрелов показались совсем рядом.
— Свои, ребята! Свои! Не стреляйте! — закричал он, но никто его не услышал. Стрельба усилилась.
— Ребята! Товарищи!
С воем прилетели первые мины. Николай свалился в воронку от снаряда и решил переждать. Он хорошо знал, что в воронке не страшно: может поразить только прямое попадание. И все же каждый разрыв заставлял его вздрагивать.
Прошло минут двадцать. Стрельба постепенно начала утихать.
Николай снова пополз вперед, негромко призывая:
— Ребята! Товарищи!
Рука неожиданно нащупала насыпь, а затем провал: траншея! В то же время свирепый голос раздался снизу:
— Бросай оружие! Руки вверх!
На него уставились дула автоматов и винтовок.
— Возьми! Черт с тобой! — отозвался он и свалился в траншею.
Когда его стали обыскивать, он предупредил: — В правом кармане браунинг.
— Документы где?
