— А ты видел? Не пойман — не вор!
— Василия Ефимовича поставить надо на пасеку! Он капли чужого не возьмет!
— Мух у него много было раньше во дворе на навозе!
Собрание затянулось. Не хотелось правленцам ставить пчеловодом чужого человека.
Секретарь ячейки под утро закашлялся и пошел к выходу. Пробираясь среди людей, сидящих на полу, он незаметно задел за плечо Василия Ефимовича, приглашая выйти за ним. Чтобы не привлечь внимание, Василий Ефимович выждал несколько и потом уже вышел на крыльцо. На нижней ступеньке надрывно кашлял секретарь.
— Молоко вам горячее надо, — с состраданием сказал Василий Ефимович. — Хоть бы к моей старухе наведывались.
— Теперь уж ничего не поможет, — с трудом выговорил секретарь, утирая вспотевшее лицо. — Это у меня с гражданской войны. Вешали меня тогда белые.
— Нет, не поздно! — горячо возразил Василий Ефимович.
— Не надо об этом, Василий Ефимович, — сказал секретарь, сдерживая новый приступ кашля. — А согласились бы вы пойти в пчеловоды?
— Плохо я знаю это дело.
— Никишка больше вас, что ли, знает?
— Боюсь я, — сознался Василий Ефимович. — Да и не привык я к теплым местечкам.
— Для вас оно не будет теплым. Никишка и его родня даром вам не отдадут это место, а если отдадут-никогда не простят. Это вы должны знать.
— Советуете?
— Нельзя же погубить пасеку. Ведь жизнь новую начинаем…
Девять лет прошло с тех пор. Пастуховых в колхозе уже давно нет. Осенью того же года по одному ушли они из колхоза под разными предлогами. Двое, перебравшиеся в заготзерно, проворовались, попали в тюрьму, а остальные рассеялись кто куда.
Много воды утекло с тех пор. Не стало секретаря. Свалила его беспокойная работа и болезнь. Не сумели в то время сберечь человека. А хороший был. Ему бы жить да жить. Уважали его мужики. Да и как можно не уважать бескорыстного человека?
Из года в год улучшалась жизнь в колхозе. Трудно, а все же дело в гору шло…
Очнувшись от воспоминаний, Василий Ефимович заторопился. Надо скорее дойти до конного двора. Туда хоть и недалеко, но трудно теперь стало ходить. Ноги, обмороженные в прошлую мировую войну на Карпатах, стали часто побаливать. Особенно худо перед ненастьем. Хорошо хоть — правление закрепило за ним лошадь.
Выехав в поле, Василий Ефимович свернул к пасеке и вновь задумался.
Теперь его мысли были заняты сыновьями. Все в люди выходят. Старший, Геннадий, университет окончил, в Сибири работает. Приглашал отца переехать к нему, но Василий Ефимович отказался. Пока ноги носят, не к чему отрываться от деревни. Разве так просто оставишь свой колхоз? Средний, Василий, работает дома учителем. Младший, Колька, заканчивает в этом году институт. Как-то сдаст экзамены? До сих пор всегда сдавал хорошо, но завалить недолго — это-то он знал.
На пасеке Василий Ефимович позабыл обо всем. День выдался трудный. Была пора роения. Первый рой вышел часов в десять утра и привился на липе перед омшаником. С этого момента до семи часов вечера ни Василий Ефимович, ни старик сторож Рябов, бывший моряк, не раз объездивший земной шар, не знали ни минуты покоя. За день собрали шестнадцать роев. Такого Василий Ефимович не помнил. Едва успевают справиться с одним ульем, а вокруг другого уже начинается усиленный полет. Особенно трудным оказался последний — привился на самой вершине пихты. Пришлось лезть на нее с топором и роёвней.
— Ну, сегодня больше не будет, — сказал Василий Ефимович, слезая с дерева и устало опускаясь на землю.
В это время послышался конский топот и замер за омшаником.
Василий Ефимович подвесил роёвню с гудящими пчелами к потолку омшаника и озабоченно сказал:
— Жарко. Как бы не задохнулись пчелы.
— Ничего не сделается, — ответил Рябов.
Укрывая голову пиджаком, в омшаник вбежал бригадир Петя Кавелин. Вокруг него, сердито жужжа, носилось несколько пчел. Попав в полутемное помещение, они отстали и улетели.
— Ох, злые какие! — проговорил Кавелин, еще боясь открывать лицо. — Вам, Василий Ефимович, телеграмма. Я привез.
— Откуда?
— Не знаю. Почтальон отдал по дороге. Прочитайте сами.
— Прочитай-ка ты. У меня очки куда-то задевались. Кавелин надорвал наклейку и прочитал: «Окончил дипломом отличием сегодня выезжаю на восток заданию комсомола привет Николай».
Василий Ефимович молча свертывал цигарку.
— Славно закончил институт, — прервал молчание Кавелин. — Молодец!
— Что за задание может быть? — вдруг спросил Василий Ефимович.
— Мало ли что! Может, и не туда, — намекнул Кавелин на события в Монголии. — Не обязательно же…
Василий Ефимович не ответил.
— Дед был солдатом, отец солдат, а ему подавно не миновать, — высказал мысли Василия Ефимовича дедушка Рябов. — Пошел человек ходить по земле…
Старый солдат, не прикурив, вышел из омшаника. Косые лучи вечернего солнца освещали вершины деревьев. Ровный шум пасеки затихал. Пчелы заканчивали свой рабочий день.
На станции Борзя выгрузились из вагонов и в пешем строю двинулись к границе Монголии.
Перед рассветом остановились на короткий привал. Еще было темно, но небо на востоке постепенно светлело.
Николай снял винтовку и прилег. Чтобы ноги были повыше, подложил под них вещевой мешок.
Рядом лежал Андрей Куклин, прибывший в роту в Борзе. В эшелоне Куклин ехал вместе с батарейцами и с Николаем познакомился только на марше. Может, они и встречались на какой-нибудь станции, но разве запомнишь человека среди тысяч людей? Тем более, что в первые дни Николай не различал людей, одетых, в одинаковую форму. Даже бойцов своей роты он узнавал с трудом.
Николай все время присматривался к этому смуглому парню. Вначале Андрей не понравился ему. Уж очень много и без всякого повода балагурил этот сосед по строю. О прошлом его Николай знал только, что Куклин работал на заводе токарем, в этом году окончил вечернюю среднюю школу, а в армию пошел добровольцем.
Подошел красноармеец Снегирев и молча присел рядом с Николаем.
— Далеко до границы? — спросил он.
— Километра три будет. А что?
— Так, — неопределенно ответил Снегирев, — Не думал я, что придется побывать за границей.
Приятно было лежать на спине и наблюдать за потухающими звездами. Говорить не хотелось, и Николай промолчал. Однако Куклин толкнул его кулаком в бок и кивком головы показал на Снегирева.
— Смотри, — шепнул он.
Снегирев, зажав самокрутку в зубах, высыпал табак на землю и теперь тщательно очищал швы кисета от пыли. Делал он это аккуратно, сосредоточенно.
— За границей отказываешься курить махорку, Снегирев? — не выдержал Андрей.
Снегирев не ответил. Он выхлопал кисет, насыпал в него земли, завязал шнурком и положил в карман гимнастерки.
— Исстари наши деды, уходя в чужие державы, брали с собой горсть родной земли, — пояснил Снегирев. — Не нами так заведено, не нам и отменять это.
— Ты что? Умирать там собираешься? — усмехнулся Куклин.
— Нет, знать-то, не собираюсь.
— Для чего же тогда с собой землю таскать?
