И вдруг Николай увидел эмалированный таз. Платочек, легкий, чистый, не хотел тонуть в окровавленной жиже, а сестра в белом халате уносила таз… Не сестра это, не сестра, а Нина. Почему она скрывает от него заплаканное лицо? Почему сама уносит свой тайный подарок? Ах, да… Она думает, что…
— Доктор, остановите! Остановите! Прикажите! — закричал Николай и рванулся с постели. Что-то ударило тупым и тяжелым по груди, и он, обессиленный, свалился на руки хирурга и сестры.
— Что ты делаешь, человече! — нежно прикрикнул на него хирург.
Дни шли за днями. По утрам Николай отмечал ногтем на неокрашенном косяке окна лучи восходящего солнца — и со временем мог безошибочно определить, куда они дотянутся завтра и послезавтра. Длиннее становились темные осенние ночи.
В конце сентября Николаю разрешили сесть на койку. Сестра помогла подняться, обложила подушками и дежурила около него.
В тот день он узнал, что недавно к нему приезжал Андрей Куклин, но его не пустили: опасались, что лишнее волнение может ухудшить положение. Почти целый день вертелся Андрей около госпиталя, стараясь хотя бы в окно увидеть друга, но уехал, ничего не добившись.
Боли теперь Николай почти не ощущал, мог смеяться и шутить. Он подружился с больными и медицинскими работниками. Особенно привязался к нему начальник госпиталя военврач первого ранга Сокольский. Началось это во время одного обхода. Сокольский вслух произнес какую-то фразу по-латыни. Заключение звучало не очень бодро: хирург был недоволен процессом заживления раны.
Николай, следивший за каждым движением и словом врача, вдруг подбодрил его, и притом по- латыни.
— Постой, постой, приятель, — заговорил Сокольский, услышав бойкую латинскую речь. — Откуда это ты латынь знаешь? И на что она тебе, педагогу?
— Знание, говорил мой отец, в мешке за собой не носить. В жизни пригодится и умение лапти плести.
— Верно! Знание за собой не носить! Умно! В гражданскую войну, когда белых гнали на Восток, у меня от сапог одни голенища остались. Получить сапоги в то время не было надежды. Ну, один товарищ сплел мне лапти. Я отрезал голенища сапог… Вот и шастал месяца три: в лаптях и в голенищах. Товарищ мастерил их быстро. Зайдем, бывало, в деревню, посидит он ночку, и пара обуви готова. Взвод обеспечивал. Узнал об этом комиссар полка и приказал: выделить от каждого взвода по одному человеку и научить их этому хитрому искусству. Научился и я. — Кем вы были тогда, доктор?
— Санитаром в особом конно-пешем летучем отряде ротного командира Болотного, — бодро выпалил Сокольский давно заученную фразу и мелко засмеялся, что-то вспомнив.
— Это не твоя война с японцами, когда везде радио и телефоны. У нас на всю дивизию едва ли пять катушек провода было.
— Однако воевали не хуже, — заметил Николай,
— Воевали, но латинского языка не знали.
— А к чему латинский язык на войне?
— К тому, дорогой товарищ, что вот ты здесь лежишь— рядовой с высшим образованием, — знаешь мало-мальски немецкий язык, а я тогда свою фамилию правильно не мог написать. Как начну, бывало, расписываться, обязательно одну букву потеряю. Командир роты, товарищ Болотный, так и называл меня: «Сокольский — потерянная буква».
— Потом медицинскую академию окончили?
— Окончил и латынь вызубрил.
— Кстати, доктор, скоро вы снимете с меня газетный карантин? А то я ничего не знаю, что творится в мире. Может, за это время земля перевернулась?
— Да, пожалуй, она поворачивается, — задумчиво сказал Сокольский. — Есть в мире кое-что… Тревожно, одним словом.
— Слышал немного. — И что думаешь?
— Э-эх, черт возьми! — выругался Николай с досадой, — Хотел учиться в Москве, а валяюсь на больничной койке… Потом еще какая-нибудь холера навяжет войну. Придется туда. Есть же люди, которые сидят спокойно на месте и занимаются своим делом. Они работают, набираются ума, а я теряю те знания, которые имел. Как уехал, ни одной книги не прочитал. Может получиться так: пока мы ходим и помахиваем оружием, те далеко уйдут. Плевать им потом на нашего брата. Будут смотреть как на неучей и неудачников.
— Досадно?
— Обидно.
— Сознайся, ты имеешь в виду только одного человека? Он соперничает с тобой?
— Да, — признался Николай, усмехнувшись проницательности доктора. — Есть у меня товарищ по институту.
— Чудак ты. Сам же не веришь этому. Правда?
— Может быть…
Андрей проснулся и вспомнил: он дома.
Приехал ночью. После ранения больше трех недель пролежал в медсанбате. За это время японцы были окончательно разгромлены и выброшены за пределы Монголии. Стремясь предотвратить войну с Японией, Советское правительство приказало войскам не переходить границу Маньчжурии, но воздушные бои происходили каждый день. Андрей, выбираясь на костылях из палатки, сам мог наблюдать за воздушной потасовкой самолетов. Японская авиация, терявшая каждый день несколько боевых машин, продолжала устраивать разбойничьи налеты на монгольскую территорию.
Наконец на политинформации в медсанбате сообщили, что начались переговоры о мире с Японией. Через несколько дней конфликт в районе реки Халхин-Гол был ликвидирован.
Зато на Западе вторая мировой война развернулась в полную силу. Фашистская Германия первого сентября напала на Польшу. Англия и Франция, которые обещали «гарантировать» целостность Польши, под напором общественного мнения вынуждены были объявить войну Германии. Но и в этой обстановке правящие круги этих стран надеялись сговориться с главарями фашистов и толкнуть Германию против Советского Союза. Поэтому Польша стала жертвой гитлеровского разбоя. Ввиду развала панской Польши Советское правительство отдало приказ Красной Армии отстоять земли Западной Украины и Западной Белоруссии, отторгнутые от Советского государства в годы гражданской войны. 17 сентября начался освободительный поход Красной Армии.
Куклин, мечтавший попасть на Западную Украину, недолечившись, выписался из медсанбата и, получив отпуск, приехал в полк. Прежде чем направиться домой, он съездил в Ундурхан в госпиталь, где находился Николай. Правда, к Николаю ему не удалось попасть, но Андрей достоверно узнал: Николай жив, поправляется и, если будет все благополучно, вернется в часть. Особенно радовался капитан Гусев.
Послышались легкие шаги. Так могла ходить только одна женщина на свете — мать. Андрей притворился спящим. Мать подошла, постояла немного и осторожно поправила одеяло.
— Мама! — сказал Андрей, поймав ее теплую и мягкую руку. — Мама! — И, устыдившись своей нежности, торопливо спросил: — Мне пора вставать? Поздно уже?
— Спи! Спи! — зашептала мать. — Потревожила я тебя. Выспись хоть дома-то.
— В армии люди тоже спят, мама, — успокоил он. — Отец не пришел с работы?
— Нет еще. Он знает, что ты приехал. Я звонила на завод… Чуткий ты стал, Андрюша. Раньше, бывало, не добудишься… Я бегу!.. У меня там пирог… Гости будут у нас, — сказала она уже в кухне.
Андрей встал, почистил сапоги, умылся и не нашел на месте гимнастерки.
— Товарищ студентка, мне гимнастерка нужна, — крикнул он через перегородку.
— Андрей, иди сюда! — послышался в, ответ голос сестры.
Андрей вышел в соседнюю комнату. Люся пришивала белый подворотничок к его гимнастерке.
— Так ладно будет? — спросила она.
— Не годится. Старшина даст два наряда вне очереди.
