перерыва коридоры заполнены шумными студентами. Но тех, кто с ним учился, нет. Они разъехались. А что было бы, если бы сейчас появиться в институте? Было бы по-прежнему?
Нет, конечно. Ты и сам уже не прежний Колька Снопов. Многое изменилось с тех пор. Война кое-что отняла и дала немало.
Нина… Как бы она встретила его?
Глава восьмая
В вестибюль медицинского института вошел сутуловатый военный. Он был высок, худощав, в больших армейских сапогах, обыкновенной красноармейской хлопчатобумажной гимнастерке. На узком ремешке через плечо висела разбухшая потертая полевая командирская сумка. На петличках виднелись две шпалы.
У широкой лестницы на второй этаж его остановил швейцар:
— Вам куда, товарищ военный?
— Не узнал, Влас Иванович?
— Батюшки! — воскликнул швейцар. — Дмитрий Петрович! Со счастливым возвращением!
— Спасибо.
— Вы с Востока? Из Монголии? Вот обрадуются Вера Васильевна! Они наверху. Говорили сегодня, что долго нет от вас известий. Идите. Идите. Не смею вас задерживать. Обрадуйте Веру Васильевну. Я уж другой раз… расспрошу.
Швейцар проводил Колесниченко, почтительно следуя за ним в двух шагах.
В коридоре второго этажа было пусто: шли занятия. Из лаборантской вышла женщина в белом халате. Колесниченко не видел ее лица, но, нисколько не сомневаясь, тихо окликнул:
— Вера!
Женщина посмотрела на него, остановилась и растерянно, как-то боком навалилась на дверь. Что-то со стуком упало на пол. По лицу ее пробежала жалкая улыбка, а в глазах застыло сомнение: неужели ошиблась?
— Я, Верочка, я! — пробормотал он, подбегая к жене.
Весть о приезде Колесниченко моментально облетела институт. Деканат заполнился научными работниками и сотрудниками института. Вера Васильевна, оттесненная сослуживцами в сторону, помолодевшая и красивая, стояла у окна. Она не могла скрыть, да и не скрывала своего счастья.
Колесниченко поздравляли, расспрашивали. Последним пришел доктор Пронин. Он поправил перед зеркал лом жидкие волосы и только тогда пошел навстречу своему ученику, приговаривая:
— Ну-ка, ну-ка, отважный военный врач, дайте-ка на вас поглядеть. Говорят, медалью «За отвагу» награждены? Долгонько, батенька, задержались, долгонько.
— Японцы раньше не отпускали, — ответил Дмитрий Петрович, вставая навстречу своему учителю.
— Что нового привезли для медицины? Опыт, опыт работы в полевых условиях нужен…
— Привез немного. Хотелось бы посоветоваться с вами. Если можно, я завтра…
— Ишь ты, какой прыткий! — засмеялся Пронин. — Отдых, батенька, полагается! Не встречали там наших питомцев?
— Не приходилось. Был у меня один знакомый студент педагогического института. Коля Снопов. Убили парня.
Что-то заставило Колесниченко оглянуться назад.
— Нина! — воскликнул он, увидев бледное, как бумага, лицо студентки.
— Я все слышала, Дмитрий Петрович, — глухо ответила Нина и медленно пошла к выходу. Перед ней расступились. У дверей она остановилась и, взглянув в глаза Колесниченко, спросила:
— Это точно, Дмитрий Петрович? Колесниченко молча выдержал ее взгляд. Нина наклонила голову и вышла.
— Н-да, — неопределенно произнес Пронин.
— Ух, как жестоко! — Колесниченко стукнул себя кулаком по лбу. — Дернул же черт за язык!
Около общежития Зину догнал Федор.
— Где сегодня Нина? — спросил он с ноткой нетерпения в голосе. — Она сказала, что будет ждать в общежитии.
— Не знаю. Я ее с утра не видала. У нас практические сегодня.
— Я уже два раза наведывался сюда. И сейчас у вас в комнате нет света. Я зайду? Подожду ее.
Зина промолчала. Она не хотела отвечать. К чему вмешиваться в чужие дела?
Ключа у швейцара не оказалось. Значит, кто-то дома. Но почему нет света? Спать в такое время никто никогда не ложится. Не заболела ли Клава?
С недобрым чувством шла к себе в комнату Зина. За ней следовал Федор.
В комнате, освещенной бледным светом луны, падающим в окно, Зина увидела тень человека. Кто-то из подруг сидел, уронив голову на стол.
— Кто тут? Почему света нет? — спросила Зина. Ей не хотелось включать свет при Федоре. — Нина, ты? Что случилось?
Ответа не было. Только сильнее стали вздрагивать плечи. Федор включил свет.
За столом, укрывшись шалью, горько, беззвучно рыдала Нина. В руках она судорожно сжимала обкусанный шелковый платочек. Глаза ее, полные слез, не мигая смотрели в одну точку.
— Что случилось? Может быть, я чем-нибудь сумею помочь, Нина? — несмело спросил Федор.
— Оставь меня! — проговорила Нина сквозь рыдания и в отчаянии еще ниже наклонила голову.
— Извини, я не хотел обидеть.
— Федор! Уйди! Я не хочу тебя видеть! — почти крикнула Нина и выбежала из комнаты.
Федор пошел было за ней, но в дверях появилась Клава.
— Не трогайте ее! — строго сказала она. — У нее и без вас горя хватает.
— Что происходит? Не раздеваясь, Клава в пальто села на кровать.
— Коли больше нет, Зина, — сказала она, и маленькие сжатые губы ее вздрогнули.
— Что? — почти простонала Зина. Глаза ее стали круглыми, а сама она побледнела и схватилась за спинку стула.
— Ах вот в чем дело! — вырвалось у Федора. Он стоял посреди комнаты и мял в руках свою шапку. — Не может быть!
— Приехал из Монголии Дмитрий Петрович… Говорят, что Коля взорвал японский танк и сам погиб. Труп обгорел так, что живого места не осталось. Дмитрий Петрович привез его записную книжку. Там было письмо к Нине…
— Эх, Коля! — вздохнул Федор. — Кончилась твоя аспирантура. Нужно ли было сломя голову кинуться туда такому человеку?
Никто ему не ответил: Он постоял немного и ушел.
— Вот его последнее письмо, — сказала Клава, протягивая Зине листок бумаги.
— Не могу я читать чужие письма.
— Теперь это не имеет значения, — возразила Клава. Николай писал:
«Нина!
Бывают в жизни минуты, когда надо подытожить свою недолгую жизнь и, не заглядывая вдаль, сказать себе хорошее, если оно было, и плохое. Может быть, это потому, что завтрашний день будет иной, чем предыдущие. Завтра мне держать экзамен перед страной, перед своей гражданской совестью. Для некоторых из нас это будет последний экзамен. Результаты ты сама узнаешь из газет. Было бы досадно ставить на этом точку, но если обстоятельства сложатся так, заранее только остается пожалеть, что слишком мало я сделал на земле.
Нина! Я люблю тебя. Было между нами недоразумение. Виноват в этом я, но в самые трудные минуты у меня было одно желание: сохраниться, чтобы вернуться к тебе достойным. Это мне придавало силы.
