становится.
— Не жалей. Он не будет есть, как мы с тобой, картошку и морковь. Что-нибудь получше найдет себе. Он ведь считает себя выше нас по интеллектуальному развитию.
Четыре часа пролетели незаметно. За окном замелькали огни маленькой станции, и поезд остановился.
Сергея ждала подвода. Николай помог ему вынести багаж.
— Скорее возвращайся, Коля. Приедешь, ко мне в гости обязательно.
И вдруг Сергей понял, что прощается сейчас с самым лучшим другом, самым близким товарищем.
— Живы будем — не помрем! Вернусь, Сережа, — ответил Николай.
Проводив поезд, Сергей долго стоял на перроне. Как жизнь изменила всех их, бывших выпускников института. И Коля изменился, хотя внешне остался прежним. И сам Сергей не тот, институтский. Много горького пришлось хлебнуть меньше чем за год.
— Знакомого встретили, Сергей Петрович? — спросил завхоз, с нетерпением ожидавший его у саней.
— Нет, больше. Друга. Настоящего друга.
Ночь была тихая. Луна заливала бледным светом сухой, хрустящий под ногами снег.
— Поехали, — сказал Сергей.
Нина стояла у барьера ложи и, прикрываясь бархатной занавеской, смотрела в зрительный зал. По случаю юбилея педагогического института театр был переполнен.
Федор, ушедший покурить, долго не возвращался, и Нина начала скучать. Выходить в фойе не хотелось: неприятно, испытывать на себе любопытные взгляды. Она и раньше догадывалась, что сегодняшний выход в оперу будет чем-то вроде смотрин. Да это и понятно: у Федора много знакомых среди студентов и научных работников, и в кругу ученых он принят, должно быть, как свой человек. По его рассказам, он запросто ходит к профессорам домой, а их жены принимают самое живое участие в устройстве его личной жизни. И о том, что Федор сегодня будет в театре с ней, некоторые, видимо, знали. Когда они поднимались в буфет, многие с любопытством поглядывали на них. Одна пожилая дама, увидев Нину, удивленно вскинула брови и тут же что-то шепнула своему седоволосому спутнику. Тот повернулся, увидел Федора, вежливо раскланялся с ним и мимоходом бесцеремонно рассмотрел Нину.
— Я тебя заставил поскучать? — спросил Федор, входя в ложу. — Извини меня. Встретился с одним доцентом — он из Москвы приехал. С трудом ускользнул. Сразу уйти было неудобно.
— Нет, ничего. Что же тут особенного, если задержался, — сказала Нина, присаживаясь на стул.
— Знаешь, Нина, бывает в жизни необъяснимое… Долго, очень долго и трудно иногда добиваешься цели, но еще труднее становится, когда до нее остаются какие-то считанные часы и минуты… Молчу, молчу, — осекся он, встретившись с ней взглядом. — Обещал: не буду.
Нине жаль было этого большого, по-детски восторженного человека. Он не смел сказать прямо: поедем сегодня ко мне. Смешной и глупый! Боится своей настойчивостью испортить дело. И теперь вот с тревогой смотрит на нее своими карими глазами. Как он будет огорчен, узнав, что впереди разлука и, может, надолго. С какой болью он воспримет это?
— Не надо так, Феденька! Не надо! Вот и помрачнел вдруг…
Федор улыбнулся и украдкой поцеловал ее пальцы.
— Вырвалось. Я же тебе дал слово, что не буду об этом говорить, пока сама не скажешь. Но понимаешь, не могу молчать. Я люблю тебя! Это без меры и предела. И дальше без тебя не могу… Сам я в институте, а мысли с тобой, все время с тобой.
— С этим, Федя, придется повременить пока, — начала осторожно Нина.
— Почему?
— Война же… Неудобно как-то.
— Ах вот в чем препятствие! — облегченно вздохнул Федор и улыбнулся. — Я уверен, что наши скоро наложат белофиннам. Наконец, что нам беспокоиться? Я — на броне. Институт позаботился. Правда, сейчас трудное время, многого не хватает, но ничего. Будем жить не хуже других!
— Ты не понял меня, — сказала она с легкой досадой.
— Очень хорошо понял! За меня не бойся. Я не из тех, кто сломя голову, без причины шарахается из стороны в сторону. Вот есть у меня друг Сережа Заякин. Возомнил о себе, что после института должен ехать в деревню и совершать там героические дела. Поехал — держался орлом. Как же, директор средней школы. А на новом месте повел себя так, что его возненавидели районные работники. Не так давно я видел инспектора облоно. Говорит, провалился Сережка, и теперь его снимают с работы. С треском снимают. А за что? За дурной характер. В жизни вовсе не так, как пишут. В газетах, конечно, критика и самокритика… Мой профессор правильно говорит: «Будь сам хороший, тогда и сосед твой будет добрый». Вот и Коля мотался. Не каждому дается возможность сразу после окончания института попасть в аспирантуру. Так нет же, не оценил этого. Захотел быть новым Корчагиным!.. Я тоже не трус. Если понадобится, пойду на фронт. Но пока в этом не вижу Особой нужды.
— Зачем ты осуждаешь людей? — нахмурилась Нина.
— Не думай, что я красуюсь. Просто сравниваю себя и их. Без твердой и определенной линии в жизни далеко не уйдешь.
— А если бы я уехала на фронт?
— Ты? На фронт? — спросил Федор, громко захохотал и тотчас же оглянулся: не слышно ли тем, кто сидит за барьером. — Ай да вояка!
Федор смеялся нехорошо, взахлеб, откидывая голову на спинку стула.
— Моя специальность — хирургия, — сказала Нина, когда он, тяжело дыша, стал вытирать вспотевший лоб.
— Я верю в твои способности, но… не думаю, что такие, как ты, там понадобятся. Откуда ты взяла, что тебе надо быть на фронте? Зачем это нужно? Наконец, понимаешь, какие девицы туда просятся?
Этот тон покоробил Нину.
— Я подала заявление в военкомат…
Федор перестал смеяться. Лицо его вдруг стало испуганным, глаза сузились, и Нина, кажется, в первый раз увидела, что веки у Федора тяжелые, мясистые.
— Милая! — тихо воскликнул он. — Ты понимаешь, что ты наделала? Почему не посоветовалась со мной? Что ты натворила!
— Думала, что ты одобришь.
Федор ответил не сразу. Он нервно вытащил из портсигара папиросу, но, вспомнив, что курить здесь нельзя, с раздражением бросил ее себе под ноги.
— Ладно! — сказал он почти весело. — В мире нет ничего непоправимого. Это тоже уладим. Только впредь очень прошу без совета со мной не пускаться в такие авантюры. У меня в военкомате есть знакомые командиры, наши заочники…
— Что ты хочешь делать? — спросила Нина, кусая губы.
— Что? — засмеялся Федор, поняв ее вопрос как согласие. — Попрошу, чтобы отдали мне твою бумажку. Они для меня сделают. Все и все. Ты согласна?
В зале погас свет. Дирижер постучал палочкой, требуя тишины. Разноцветные лучи забегали по бархатному занавесу.
Палочка дирижера взлетела вверх, вырвала откуда-то из глубины нежные звуки, и возник бескрайний цветущий мир, где ветер колышет головки цветов, а высоко, высоко в синем небе, как гимн всему чистому, прекрасному, звенит серебром песня. И слышится в этой песне вера в правое дело, чистота порывов и призыв к подвигу ради счастья людей.
Но вот осторожно, воровато вкрались в прекрасную мелодию тревожные ноты, вызывая в Нине неосознанную тоску. Она волновалась за тот прекрасный мир, который только что видела перед собой. А тревожные звуки росли и росли, предвещая боль и страшную утрату.
Не дослушав увертюру, Нина резко рванулась с места, вышла из ложи и побежала в гардеробную.
