расстроены?
Кроме директора, в это время была в учительской только Аня.
— Может быть, — невпопад ответил Сергей и вдруг с отчаянием заговорил: — Не получается у меня, Антон Антонович. Ничего не получается. Плохо дело!
— А что так? Учащиеся домашние задания не выполняют?
— Да нет! Задания выполняют, знания не плохие… — Так в чем же дело?
— Не верят они мне — вот что! — чуть не крикнул Сергей. — По глазам вижу, что не верят. Смотрю на их лица и читаю: «Говори, говори, учитель… За то тебе платят. А мы хорошо знаем, кто ты есть…» Не могу понять, чего они хотят от меня? Какое я преступление совершил? Всю жизнь учился и работал. И врагов у меня не было…
— Да-а, — сказал Барановский, разглядывая Сергея так, словно видел его впервые. — Дела-а. При таких взаимоотношениях, я понимаю, невозможно дать хороший урок. А посоветовать я, пожалуй, ничего не смогу. Постарайтесь сами рассеять это недоверие. Только не вздумайте заигрывать с учащимися. Это к добру не приведет.
— Методику надо знать, гражданин, — сердито вставила Аня. — Самому надо быть собраннее.
— Тут, Анна Григорьевна, на знании методики далеко не уедешь, — пришел на выручку Сергею Антон Антонович. — Трудное дело у нас. А может быть, тут чье-нибудь влияние со стороны…
Домой Сергей возвращался удрученный. А тут еще предстоял, конечно, разговор с Аней. Она не оставит его в покое.
Беда, видно, не приходит одна. В последнее время Сергей замечал, что Аня целыми днями молчит, а если и заговорит вдруг, то не иначе, как с раздражением. Особенно невыносимо становится дома, когда ей приходится стирать или убирать квартиру. Сергей старался помогать ей во всем, но это только приводило к лишним ссорам.
— Ты готов к политзанятиям? — спросила Аня после ужина.
— Да. А что?
— Ничего. Не хватало бы еще, чтобы ты и там провалился. Тогда уж вовсе… И зачем тебе надо было расхныкаться перед Барановским? Кто он тебе? Кум? Сват?
Сергей промолчал. Да и что говорить? Из дому вышли вместе.
Вечер был темный. Дул холодный ветер, падал колючий снег. Тревожно лаяли собаки.
Шли молча. У школы Аня также молча свернула и, выхватывая перед собой светом фонарика участок тропинки, скрылась за калиткой. Сергей, оставшись в темноте, проводил ее взглядом и побрел к реке. Попросить фонарик у жены он не решился, хотя ему надо было пройти еще километра два.
Уже в сенях правления колхоза Сергей услышал веселый смех слушателей его кружка. Они, конечно, потешаются сейчас над рассказами секретаря сельсовета Фаддея Кузьмича. Удивительный человек! Как он умеет подметить в самом обыденном смешные стороны. Бывают же люди с таким даром юмора!
Фаддей Кузьмич стоял за столом председателя и прикуривал от лампы. Сам председатель колхоза Степаненко примостился на конце длинной скамейки.
— Ты лучше расскажи, как вы революцию делали в Климковичах в девятьсот пятом году, — сказал Степаненко, смеясь.
— С Тошкой-то? — оживился Фаддей Кузьмич. — Можно. Только это в девятьсот восьмом, кажись, было. Мы тогда еще не были женатые… И вот идем как-то мы под утро. Скучно. Девчата, как на грех, ушли рано спать. Тошка мне и говорит: «Давай, Фадя, революцию делать». «Давай». Смотрю, Тошка забрался на здание волостного правления и сорвал вывеску. Это там, где сейчас школа. Кое-как перетащили ее через улицу и водрузили на кабак. А оттуда надо другую вывеску…
Утром на улице шум и гам. Мужики хохочут. Урядник Шаливайко от злости бородой трясет. Кто сделал?
Ну, конечно, все знают: кроме Тошки и его друга, никто на такое не отважится.
А мы с Тошкой похрапываем себе у них на сеновале. Оба без рубах: слышали, что так здоровее. Тошка тогда много читал. Вдруг — вжик! вжик! И ожгло нас как огнем. Завизжали спросонок, как поросята. Это Тошкин отец крестит нас сплеча ремённым кнутом. Тошка метнулся в пролом в соломенной крыше. Только голые пятки сверкнули — и в крапиву. А мне туда ходу нет — Тошкин отец опередил. Куда деваться? Бросился к дыре, в которую зимой сбрасывают скотине сено, да угодил прямо на свинью.
Но зато насолили же мы уряднику. Когда он ушел к попу на именины, собрались мы, такие революционеры, затащили в окно прямо в спальню Шаливайко большую свинью. Скоро крик страшный раздался:
— Караул! Студенты забрались с бомбой!
Сбежался народ: кто с топором, кто с вилами. Наконец врываются все к уряднику, и мы тут же, конечно. Впереди с револьвером и с шашкой наголо Шаливайко. — Фаддей Кузьмич привстал, изображая согнутую фигуру незадачливого урядника. — А там свинья.
— Интересно, жив этот Тошка? — спросил Сергей, подходя к столу.
— Это же ваш директор.
— Вон как!
— О, это человек! — ответил Фаддей Кузьмич…
Сергею нравилось заниматься с этими людьми, имевшими большой опыт в жизни. И сам он чувствовал, что занятия здесь у него проходят интересно, хорошо. Слушатели были как будто довольны.
Первый час беседовали по изученному материалу. Потом начались вопросы. Как всегда, они были самые разные, начиная с международного положения и кончая новейшими открытиями науки.
Сергей уже готовился рассказывать новый материал, но в это время в правление зашли два человека.
— Вам придется прекратить занятия, — сказал один из них, направляясь к столу. Это был инструктор райкома комсомола Гришин. — Вы, Заякин, освобождены от обязанностей пропагандиста.
— Почему?
— Мы не можем доверять изучение истории партий социально чуждым элементам.
— Это я социально чуждый элемент? Вы что, в самом деле? Кто же я, по-вашему?
— В райкоме узнаешь!
— Я должен узнавать в райкоме, кто я? — вспыхнул Сергей. — Однако, Гришин…
— Ты лучше расскажи, почему ты с Урала бежал. Думал, тебя здесь не найдут? Нашли, как видишь. Врагов народа, как бы они ни старались скрыться, везде найдут. А сейчас оставьте помещение. Здесь вам не место…
— Меня сюда, как вам известно, направили…
— Рассказывайте…
Сергей был совершенно подавлен. Но ему ничего не оставалось, как взять конспекты и уйти.
На улице он почувствовал, что дрожит, как в лихорадке. Он никак не мог понять, что происходит, но хорошо знал, чем может закончиться для него эта история, если уж называют его врагом народа.
Его вдруг охватила страшная тоска, безразличие и усталость. Дожить до такого… Он долго стоял возле школы, в грязи, подставляя открытую голову ветру со снегом. Опомнился только тогда, когда на лестнице правления послышались голоса. Чтобы не попадаться людям на глаза, Сергей свернул в переулок.
За речкой около магазинов он встретил Барановского и откровенно рассказал ему, как его выгнали с политучебы, как назвали его врагом народа.
— Я знаю об этом, Сергей Петрович. Обвиняют вас в том, что вы обманом пробрались в комсомол. Говорят, будто вы сын кулака… С Урала будто бежали, потому что оклеветали честных людей… Но я вам верю, Сергей Петрович. Вы же в комсомол вступили в той деревне, где родились. Там-то вы никого не смогли бы обмануть… Не верю я и в остальные обвинения. Но, думаю, разберутся…
Дверь дома открыла старуха няня. — Анна Григорьевна спит?
Хотелось сейчас же разбудить Аню, рассказать, в какую беду они попали.
— Поди-ка я знаю, где твоя жена, — раздраженно ответила няня-старушка, поворачиваясь к нему спиной. — Нету ее дома.
