Радист Садовников бросил одну за другой две гранаты в кусты, куда скрылись немцы, и группа Николая побежала. Другой радист Чичельницкий начал отставать. Ему трудно было бежать с тяжелой радиостанцией, да еще пригнувшись. Николай взял у него винтовку.
В городке, где закрепился второй батальон, Николая окликнули:
— Снопов, сюда!
Это кричал майор Кушнарев, засевший со своим штабом в котловане, вырытом для нового здания.
— Значит, приходится работать за труса лейтенанта? — спросил он, когда Николай оказался рядом с ним. — Вот сволочь!
В котловане готовились к встрече с танками.
— Где думаешь занять наблюдательный? — спросил майор.
— Думаю на костеле, товарищ майор.
— Знаешь, брось-ка это. Слишком заметно. Да и не успеешь, а мы ждем удара с фронта и с тыла. Залезай-ка на этот дом. Я тоже скоро приду туда.
Николай рад был совету, хотя имел право решать самостоятельно. Хорошо работать рядом с таким командиром.
На чердаке, где пахло затхлой пылью и мышами, Николай приказал развернуть радиостанцию, но не успел еще связаться с батареей, как вдали раздался мощный гул.
Противник начал атаку с фронта и тыла.
Одним ударом Николай выставил раму чердачного окна и вылез на крышу. Рискуя сорваться вниз, перебежал за трубу.
Работал Николай быстро, вдохновенно, как капитан Гусев. Снаряды ложились точно. В то же время он хорошо видел, в каком тяжелом состоянии находится полк.
Из-за высотки над балкой взлетели две синие ракеты и, не долетев до земли, сгорели. Немцы вводили в бой новые силы.
Над кустарником перед линией обороны показались двигающиеся темные предметы.
— Танки! По танкам… Прицел… — быстро перенес Николай огонь батареи.
С каждым днем канонада слышалась все отчетливее. Фронт приближался. Через станцию проходили эшелоны с войсками, техникой и боеприпасами, а со стороны фронта возвращались пустые — с пробоинами на обшивках. Иногда останавливались зеленые санитарные поезда с красным крестом. И тогда люди на перроне невольно переходили в разговоре на шепот.
Участились налеты авиации.
Рота Ивана Семеновича безвыходно работала теперь на железнодорожной линии.
Сергей трудился с каким-то ожесточением. Он первым хватался за рельс, который надо было перетащить на другое место, таскал шпалы, забивал костыли. И все время ему казалось, что товарищи недовольны, что они поговаривают о замене его более сильным человеком. Только на земляных работах он видел, что не отстает от других. В казарму возвращался усталый, но старался делать вид, что работа ему привычна.
Однажды в казарме к нему подошел Иван Семенович.
— Надо бы нам, Сергей Петрович, сходить в Климковичи. Давно мы не меняли белье. У вас дома найдется чистая пара?
— Не знаю. Может, и есть. Аня, должно быть, ничего не взяла из моих вещей.
— Барановский разрешил нам отлучиться на три часа.
Сергей обрадовался: вдруг письмо из Островного.
По шоссе за станцией потоками двигались на фронт машины, а навстречу им ехали на телегах, шли пешком эвакуируемые из прифронтовой полосы—женщины и дети. Измученные зноем и дорогой, они со страхом поглядывали на небо.
— А ведь немцы все ближе, — сказал Иван Семенович, когда пересекли шоссе. — Что вы думаете делать, Сергей Петрович, если они сюда доберутся?
— Воевать.
— В армию уйдете или останетесь партизанить?
— Не знаю.
Посматривая на Сергея, Иван Семенович удивлялся огромной перемене в нем. Так вдруг прямо на глазах повзрослел этот совсем молодой человек, сразу переросший свои годы.
— По секрету вам скажу… — возобновил разговор Иван Семенович. — Мы уходим в партизанский отряд.
— Возьмите и меня.
— Это зависит от райкома.
— Я пойду туда.
Климковичи показались Сергею чужими. Прошло совсем немного времени, а в запущенном доме на всем лежал толстый слой пыли, углы комнат и окна затянуло паутиной, цветы засохли.
Кто-то успел уже и похозяйничать. Многие вещи поценнее исчезли. Не стало костюмов и пальто.
Ничего не жаль было Сергею. Только бы узнать, что живы Аня и Коленька.
Почта, очевидно, приходила аккуратно: в сенях на полу лежал целый ворох газет и журналов, заброшенных почтальоном в щель над дверью.
Среди газет Сергей нашел письмо из Островного от Анастасии Максимовны..
Иван Семенович, зашедший за Сергеем, застал его в спальне. Глядя невидящими глазами в пустоту, он держал письмо в бессильно опущенной руке, а другой обнимал детскую кроватку.
— Вы готовы, Сергей Петрович? Нам пора.
— Что? Да! Готов! — поднял Сергей голову. — Нету моих в живых. Из Островного пишут, что там их нет…
Он придвинул кроватку к печке и начал ладонью стирать с нее пыль, потом, застыдившись бессмысленности того, что он делает, спрятал руки за спину.
Около сельсовета их догнала Марина Игнатьевна.
— Сергей Петрович, вы, поди, испугались, что вас ограбили? Это я унесла вещи. Решила прибрать кое-что поценнее. У меня они будут в сохранности.
Полагалось бы поблагодарить за заботу, но трудно, очень трудно было сказать доброе слово этой женщине.
— Спасибо, — кое-как выдавил он из себя. Когда вышли за село, Иван Семенович вздохнул:
— Хранить-то хранит, а туфли на ней были Анны Григорьевны. Не люблю я этих Кравцовых, хотя и учил я их обоих. Когда смотрю на эту пару, мне всегда приходит в голову притча о лекаре, который гордится тем, что сколько есть крестов на кладбище — все они результат его лечения.
В казарме Сергей написал заявление с просьбой зачислить его в партизанский отряд и отнес в райком.
В ту же ночь истребительный батальон подняли по тревоге и, посадив на машины, отправили на ликвидацию немецкого десанта. К приезду батальона большинство диверсантов было уже выловлено колхозниками, но некоторые скрылись в лесу. Пока его прочесывали, прошло больше суток.
На станцию вернулись только к полудню второго дня. Уже на шоссе заметно было, что положение на фронте изменилось к худшему. Орудийные выстрелы раздавались совсем близко. Снаряды рвались на путях около водокачки и на самой станции.
Машина остановилась около райкома.
— Товарищ Заякин! — крикнул кто-то из второго этажа и помахал рукой, приглашая зайти.
В райкоме пахло жженой бумагой, сургучом и краской. Сергея попросили пройти в кабинет первого секретаря.
— Вернулись с операции? — спросил его Ванин. — Хорошо. Я насчет вашего заявления. Много разговаривать не приходится. Сами видите, какая обстановка… Заявление мы рассмотрели. Пришли к выводу, что вам следует уйти с батальоном. С вашим зрением в партизанском отряде невозможно.
— В очках я не хуже другого вижу.
