— Здорово, я гляжу, насобачился ты ставить себя высоко, Федька, — продолжал он поддразнивать. — Словно не из того же теста, что и мы. Кем ты сейчас?
Федор сел рядом с Николаем и вытащил папиросы.
— Во втором эшелоне штаба армии заведующий вещевым складом.
— И устраивает такая должность?
— При чем тут устраивает? Я ведь не собираюсь всю жизнь служить в армии. Мой девиз: хочешь жить — умей вертеться. Понял? Пережить бы только войну. Наше призвание другое.
— А-а. Вон в чем дело.
— Ну, извини. Мне надо ехать, — заторопился Федор, когда вытащили его машину. — Приедешь в штаб армии, разыщи меня.
— Не придется. У меня там не бывает дел.
— Кто этот хомяк? — спросил Андрей, когда Федор уехал.
— Хомяк и есть. Видишь, какой стал. Говорит, хочешь жить — умей вертеться. Лишь бы пережить войну. Призвание иное… Переживет. Даже если война протянется полсотни лет! Сволочь! Ведь в одном институте учились, одних преподавателей слушали. От одной буханки хлеб ели…
— Скажи, кто твой друг, и я скажу, кто ты есть, — съехидничал Куклин.
— Старо! — огрызнулся Николай.
Андрей на этот раз не стал скулить над другом: Николай был слишком зол.
Проснувшись, Николай несколько минут лежал, прислушиваясь к деловитому грачиному гомону.
Да, он был прав. Грачи не улетели от своих гнезд, не испугались даже пушек, которые стояли под березами. Правда, как рассказывали, в первые дни, когда батарея открывала огонь, они всей стаей снимались и улетали, но проходил час-другой, и все возвращались назад. Когда пришла пора высиживать птенцов, они не обращали внимания даже на выстрелы орудий.
Пора было подниматься, но Николай медлил. Не хотелось длительного прощания с товарищами. Лучше сказать несколько слов — и в дорогу.
Вчера Николая вызвали из медсанбата в штаб дивизии и показали приказ: откомандировать старшего лейтенанта Снопова в распоряжение такого-то отдела штаба армии. Транспорта в тыл не было, и Николай заночевал в батарее. Сегодня в десять отъезд.
Как и всякий военный человек, получивший приказ явиться туда-то, Николай думал о своей дальнейшей судьбе. Мысли невольно вертелись вокруг событий на фронтах.
С наступлением лета тяжелое положение сложилось на Юго-Западном фронте. Советские войска, перешедшие в наступление в начале весны, потерпели поражение под Харьковом и вынуждены были отступать. После невиданной героической обороны Красная Армия оставила Севастополь. Немецкие войска стремительно продвигались к Волге. Им пока не приходилось опасаться за свой тыл: Англия и Америка не торопились открывать второй фронт.
Положение сложилось тяжелое еще и потому, что Япония на востоке продолжала усиливать Квантунскую армию. Подозрительная возня началась в Турции. Политические деятели и генералы зачастили в Берлин. В турецкой печати появились статьи, доказывающие, будто Волга, Кавказ и Крым исконные территории Турции.
Встав наконец, Николай откинул брезент и выглянул наружу. Около машины под белым пологом расцветшей черемухи Казаков и Мухаметдинов прикрепляли к его шинели новые защитного цвета «кубари». Андрей, сумрачный и сосредоточенный, стоял у орудий под березой. Увидев Николая, он торопливо направился к нему.
— Умывайся. Завтракать пора.
А когда командиры сели завтракать на траву под черемуху, Андрей нерешительно спросил:
— Может, Коля, сумеешь там отпроситься назад? В батарею…
— Проситься не буду, Андрей. Где-то, может, не хватает командиров, а нас тут четверо, способных в любую минуту взвалить на себя батарею.
— Тесно тебе стало здесь, — обиделся Андрей. — Я знаю твой девиз, но воевать-то везде одинаково.
— Об этом, Андрюша, не говорят. Если на то пошло, все мы родине служим. Но дело не в этом. А в том, что мы каждый день и в военное и в мирное время проходим испытание: какой ты есть человек — настоящий или ничтожество? И не будем отказываться от того, что требуют от нас.
Завтрак закончили молча. Когда подъехала машина, Андрей снял с руки часы и протянул Николаю.
— Возьми на память. — А ты мои.
Казаков обменялся с Николаем ремнем, а Закир, ничего не найдя подходящего, заволновался. Выручил Николай. Он снял свою пилотку и надел на Закира.
В кабинете командующего Николай пробыл всего минут десять.
Когда он вышел из блиндажа, яркое полуденное солнце ослепило его. Небольшая полянка в лесу, окруженная молодыми березками и покрытая буйной зеленью, нежилась в лучах солнца. Тишина стояла изумительная. Птичий звон, щебет и свист сотен птиц, шелест деревьев только подчеркивали ее. Ни выстрела, ни разрыва. Как хорошо было бы растянуть шинель и лежать бездумно, вглядываясь в бездонное небо…
Ни разу не приходило Николаю в голову то, что уготовила ему служба. Предстояло перелететь линию фронта, выброситься с парашютом в тылу у противника и связаться с партизанами. Раньше ему казалось, что на такие дела посылают только исключительных людей… Задание было такое, что он не имел права ни говорить кому-нибудь о нем, ни писать. Значит, и Нина ничего не будет знать о нем.
Рядом с Николаем остановился подполковник Опутин. Три дня подряд пичкал он Николая всякими наставлениями о действиях разведчика в тылу противника и, конечно, порядочно надоел.
Подполковник молча протянул Николаю раскрытый портсигар. Николай взял папиросу и поблагодарил.
— Вам не страшно? — спросил Опутин, отбросив всякие обходные вопросы.
Это разозлило Николая. Стараясь быть очень вежливым, он ответил вопросом на вопрос:
— Вам приходилось, товарищ подполковник, бывать в штыковом бою?
— Нет. Не приходилось.
— Мне приходилось. Не раз. Когда стоишь в окопе и видишь, что на тебя двигается несметная сила, разное чувствуешь. Помню, на Халхин-Голе, когда был в первом штыковом бою, хотелось превратиться в муравья, чтобы стать незаметным, а в то же время страшно было, что тогда-то уж наверняка раздавят. Бывало, что хотелось бросить все и убежать. Но я не бежал и не превратился в муравья. Что из того, что мне страшно? Война есть насилие каждого бойца над собой. Самое трудное и важное— перебороть свой страх.
— Вы меня совсем не поняли. Меня удивляет ваше согласие. Ведь вы же ни разу не пользовались парашютом…
Николаю стало обидно. Посылают черт знает куда и в то же время как будто не доверяют.
— Что же делать? Что вы посоветуете?
— Пока не поздно, отказаться. Генерал у нас понимающий. Я вам расскажу случай. Генерал наш командовал тогда танковой бригадой. Служил у нас лейтенант. Все его считали хорошим командиром. Однажды его танк сожгли. Командир бригады приказал ему пересесть на другой танк. Лейтенант отказался. Почему — черт его знает. Доводы выдвигал такие, что смешно даже. Приехал генерал. Ну, думаем, пропал лейтенант. Или на месте расстреляют или под трибунал отдадут. А генерал послал лейтенанта в тыл выспаться. Он у нас человек понимающий.
— Так что же мне — тоже пойти и сказать генералу: сегодня не могу, потом, дескать, когда-нибудь, а сейчас разрешите пойти выспаться? Приятную сказку вы рассказываете, товарищ подполковник. Но знаете, я оптимист. Ничего страшного на земле нет. Если убьют, на могиле трава вырастет. Траву заяц съест, — начал Николай, вспомнив, как балагурил Андрей о бессмертии. — Охотник того зайца убьет…
— Довольно! — рассердился подполковник. — Я не мальчик, кажется…
