перевела взгляд на его лицо и немало удивилась: Бионди иронически улыбался. Никакого страха, даже намека на растерянность или удивление, а лишь вот эта ироническая улыбка и спокойный, неприкрыто насмешливый голос:
— Сеньора Эстрелья пришла ко мне на свидание?
— Что вы здесь делаете, Бионди? — точно стряхнув с себя оцепенение, спросила Эстрелья. — Это ведь машина Хуана Морадо, а не ваша.
Он продолжал тем же тоном:
— Во мне очень развито чувство интуиции, Эстрелья. Я знал, что рано или поздно ты придешь ко мне вот в такой предрассветный час. И, как видишь, я не ошибся…
— Оставьте свой шутовской тон, Бионди, — резко бросила Эстрелья. — И извольте пройти со мной в штаб, где вам придется кое-что объяснить.
— Ты в своем уме, Эстрелья? Похоже, ты в чем-то меня подозреваешь? Меня, Бионди?
— Я прошу пройти со мной в штаб, — повторила Эстрелья. — Вы меня слышите, господин Бионди?
— Господин Бионди? Нет, вы только послушайте нашу несравненную Эстрелью! С каких пор летчиков республиканской армии стали называть господами?.. Послушай, Эстрелья, ты выбрала не совсем удачный объект для подозрения. Я ведь весьма обидчивый человек и не всегда могу простить даже такую красивую девушку, как ты. Но если я услышу слова извинения… Короче говоря, давай-ка мы бросим эту игру и займемся другим. Например, вместе пройдем по аэродрому и проверим посты. Не все ведь у нас такие сознательные солдаты, как ты, и не все, к сожалению, отличаются подобной бдительностью…
Своим внешне спокойным голосом, в котором насмешливость перемежалась с серьезностью, Бионди сбивал ее с толку. Он стоял, облокотившись о крыло самолета, смотрел на Эстрелью так, словно и вправду ее подозрительность по отношению к нему немало его огорчала; в его несколько развязной позе по- прежнему не чувствовалось ни растерянности человека, которого внезапно застали за неблаговидным делом, ни страха. И все это заставляло Эстрелью думать, что ее «сверхбдительность» оказалась неуместной и уже сегодня весь полк поднимет ее на смех.
И все же какое-то внутреннее чутье подсказывало Эстрелье: Бионди и сейчас фальшивит, голос его, тон, показное спокойствие — все это игра, за ней он хочет скрыть свою настороженность и, может быть, разговаривая с ней, выигрывает время, обдумывая, как ему поступить.
Эстрелья неожиданно спросила:
— Скажите, Бионди, что вы здесь делаете? Вот этот ваш гаечный ключ, машина Хуана Морадо, ночь, вы не просто пришли сюда, а прокрадывались, как вор, я сама это видела…
Он с минуту молчал, глядя на Эстрелью так, точно хотел вникнуть не в произносимые ею слова, а в сокровенные ее мысли, и, снова усмехнувшись, сказал:
— А если бы я ответил так: «Слушай, Эстрелья, ты знаешь, что война проиграна. Мы зажаты со всех сторон, не сегодня завтра нам нанесут последний удар. Все наши друзья — французы, мексиканцы, американцы, русские — перейдут через границу и отправятся на свою родину. А куда отправимся мы, испанцы: ты, я, Риос Амайа, Педро Мачо, Кастильо и тысячи и тысячи таких же, как мы? Кто нас где-нибудь ожидает? Где мы найдем вторую родину? Останемся здесь? Станем на колени перед Франко и взмолимся: „Не лишайте нас жизни, мы ведь тоже испанцы“. Так? А у нас спросят: „А что вы сделали, чтобы заслужить прощение?“. Я, например, мог бы сказать: „Я вывел из строя истребитель, вывел из строя мексиканского летчика Хуана Морадо, и в этом мне помогла испанская девушка Эстрелья, вот она стоит перед вами — настоящая патриотка, хотя и не сразу, но все же понявшая свое заблуждение…“ Ну, Эстрелья, если бы я ответил так, что бы ты сделала? Повела бы меня в штаб или сказала: „Вы правы, Бионди, чем-то мы должны заслужить прощение“?.. Ну, ну, не смотри на меня с таким злом, это ведь простая шутка или, если хочешь, я хотел тебя проверить…»
— Вы подлец, Бионди! — Эстрелью душил гнев, она действительно смотрела на Бионди с такой ненавистью, будто теперь ни на йоту не сомневалась, что перед ней находится настоящий враг. — Вы подлец, Бионди! — громко повторила она. — Вы никогда не были честным человеком. Никогда! И вы пойдете со мной в штаб. И не вздумайте сопротивляться, Бионди!
Она потянулась рукой к расстегнутой кобуре, твердо решив, что, если Бионди вздумает бежать, она пристрелит его, как собаку. Сволочь! «Я хотел тебя проверить…» Он хотел, чтобы я стала таким же предателем, как он сам… «Чем-то мы должны заслужить прощение…»
— Не надо шуметь, Эстрелья. — Бионди не спускал глаз с ее руки, тянувшейся к кобуре. — Не надо шуметь, сеньора Эстрелья, я с удовольствием пойду с тобой в штаб, и все там объясню, только не надо шуметь… Видишь, сюда уже идут люди, много людей, кажется, с ними и Педро Мачо… Эй, камарада комиссар, подойдите поближе, у нас тут — ха-ха-ха! — произошло недоразумение…
Эстрелья оглянулась. Это хорошо, что к ним сейчас подойдет комиссар Педро Мачо. Она все ему расскажет… Где он, Педро Мачо? Где люди, о которых говорит Бионди?
Она никого не увидела… И короткого мгновения ей хватило для того, чтобы понять: Бионди солгал. Бионди отвлек ее внимание. Она допустила страшную ошибку. И, наверное, теперь ее уже не исправить…
Этого короткого мгновения хватило Бионди для того, чтобы поднять руку с зажатым в ней гаечным ключом и нанести Эстрелье удар в висок. «Не надо шуметь, Эстрелья!» — глухо сказал он еще раз.
Она не упала, а словно в изнеможении опустилась на землю, вначале на колени, затем голова ее запрокинулась. Бионди бросил на землю гаечный ключ, оглянулся по сторонам и быстро пошел прочь, нервно вытирая руки о комбинезон.
В красных, забрызганных кровью лохмотьях к ней приблизилась заря, в человеческом образе. Это была маленькая сухонькая старушка с печальными глазами, в которых навечно застыла боль. Присев рядом с ней и положив ее голову к себе на колени, она сказала:
— Не бойся меня. Кровь на моей одежде — это кровь всех мучеников земли. Расстрелянных, растерзанных, изрубленных палачами. Здесь и твоя кровь… Видишь, она совсем еще свежая.
— Мне очень больно, — сказала Эстрелья.
— Я знаю, — мягко ответила старушка. — Но скоро все пройдет. Ты потерпи. Скоро наступит покой.
— Я умру? — спросила Эстрелья.
— Да. Такая уж у тебя судьба.
— Не лги! — закричала Эстрелья. — Не лги, старуха! Я не умру! Слышишь? Я не должна умереть. Иначе никто ни о чем не узнает.
— Ты говоришь о Бионди? — спросила старушка. — Не бойся, он свое получит. А ты помолись. Повторяй за мной: «Отче наш, иже еси, на небеси…»
— Отче наш, иже еси…
— Да святится имя твое…
— Да святится имя твое…
— И да будет воля твоя!
— И да будет воля твоя!
— А теперь усни… Мертвые не имут ни боли, ни страха… Вечный тебе покой…
Она поднялась, осторожно сняв с колен голову Эстрельи и снова опустив ее на траву. Эстрелья ухватилась за изорванную юбку старухи и сразу почувствовала, какими липкими стали ее руки. Кровь, везде кровь… Она попросила:
— Не уходи. Я обо всем тебе расскажу, а ты передашь это нашему комиссару Педро Мачо. И скажешь русскому летчику Денисио…
— Я все знаю, — бросила старуха… — Но я умею хранить тайну. И не думай, никто ни о чем не узнает. Так надо…
— Нет! Нет! — закричала Эстрелья. — Так нельзя!
Старуха наклонилась над ней, и Эстрелья вдруг увидела пустые глазницы. Только где-то далеко, словно за туманным горизонтом, тускло светились два желтых зрачка-фонарика. Потом и они исчезли. Будто медленно размылись в черноте надвинувшейся ночи. Она была страшно осязаема, эта ночь, она обладала
