инстинктивно не смеет осудить. Ей кажется, что это выпущенные революцией из тюрем бандиты грабят и мстят господам. А народ, конечно, безмолвствует. Но разве можно остановиться на этой мысли здесь, в армии, где до дна кипит и бунтует человечья масса?
Письму суждено было остаться недописанным…
Ударницы ушли из Ново-Спасского леса при первой попытке немцев наступать. Немцы заняли все свои траншеи и спокойно, под сеткой мелкого теплого дождя, восстанавливали боевую линию. Русское командование ждало сильных контратак, но неприятель нигде почти не вышел за пределы старых позиций.
Ночью по артиллерийским бивуакам прошла тревога. Телефоны пищали придавленными западней зверьками. Люди извлекали из мешков и чемоданов большие жестяные банки с тонкой резиновой кишкой. Кашляли и задыхались в угольной пыли примитивных противогазовых масок. Ждали газовой атаки. На рассвете успокоил дождь. Какие газы в дождь!
Тяжелые батареи поспешно отвели на новые позиции.
На пологих холмах гигантскими грибами стояли пни. В падях болота серели высохшими травами. Люди были злы на чечевицу и ржавые, вызывающие жажду селедки.
Лес был милостив и уютен. Это же лысое место, казалось, дано было в наказание. Холм перед батареей вздымался глинистым обрывом. Там, где стояли теперь орудия, вероятно бурлил по весне ручей. В стене обрыва вырыли норы и изнутри обложили их бревнами. Офицеры спали в своей пещере день и ночь.
Батарея походила на пожарище, внешне спокойное, тлеющее, но затаившее в себе возможности неожиданных взрывов. Сюда в злую и пыльную жару пришли вести о тарнопольском разгроме…
Представители комитета каждый день посещали батарею. Все заседания неизменно превращались в общие собрания. Корпусный комитет, весьма левый, прислал копию своего протеста против введения смертной казни. Предлагал присоединиться к протесту. Шнейдеров сначала растерялся, но на митинге дивизиона энергично высказался против смертной казни. Офицеры робко говорили о дисциплине, о необходимости беспрекословно выполнять приказы правительства. Шнейдеров говорил, не глядя в сторону офицеров, внезапно и неглубоко воодушевлялся. Неожиданно для самого себя он произнес речь о благе жизни, о смертной казни — остатке феодализма и в конце с подъемом прочел резолюцию корпусного комитета. Он предпочел присоединиться к левой резолюции вопреки приказу лидера своей партии, чтобы не потерять авторитета у солдат. Солдаты в ответ на резолюцию кричали «ура».
Андрею же казалось, что все это ни к чему, так как, чтобы казнить всех, кто против войны, кто братается, кто агитирует за мир, нужно было бы обезглавить половину армии. Вся процедура показалась пустой и надуманной, как мещанский, утративший древний смысл обряд.
В палатке командира первой батареи шумно обсуждали новости.
Говорил Горелов:
— Вы недооцениваете, господа, случившегося. У этих болванов были на глазах какие-то розовые очки. Они слетели теперь и… вдребезги. Теперь люди одумаются. Но надо, чтобы в армии было кому поддержать эти новые настроения. Наш комитет совершил очередную глупость…
— Д-да, — сказал вдруг Львов, прочитав в углу какие-то листки.
— Дай мне, — потянулся к нему Кольцов.
— Я раньше! — перехватил листки Ладков.
Кольцов двинул Ладкова кулаком в бок.
— Тише, дьявол! — закричал Ладков.
Скальский смотрел на обоих как преподаватель, который ждет удобного момента, чтобы одернуть шалунов.
Первым сник под этим взглядом Ладков.
— Господа офицеры забавляются, — резко, медлительно и ядовито протянул Скальский. — Удивительная публика! — Он отвернулся.
— Этот приказ, — продолжал Горелов, — надо подхватить. Затем об офицерском союзе… До сих пор мы относились к этой организации несерьезно. Не было, правда, никаких оснований придавать ей какое- нибудь политическое значение. Да и не привыкли мы к общественности. Но сейчас, по-видимому, дело меняется. Подпись Деникина и самый тон воззвания…
— О Деникине говорят — он очень дельный, — перебил Ладков.
— А я слышал, что краснобай, и только, — возразил Малаховский.
— Деникин сейчас представляет высшее командование, — сухо перебил Скальский. — Кроме ставки, никто не может сорганизовать офицеров. Вождей выбрать успеем. Важно найти организующую силу, дисциплину. Я думаю, нам нужно, не теряя времени, выбрать делегатов.
— Но ведь здесь не все офицеры. И потом как выбирать? Открыто?
— Что же, офицерам запрещено то, что можно солдатам? — вызывающе поднял голову Скальский.
— А если комитет будет против?
— Какое дело комитету?
— А я, господа, откровенно предупреждаю, — отозвался Шнейдеров, — что на комитете я буду против посылки делегатов и даже сам подниму об этом вопрос.
— Подслуживаетесь! — крикнул Ладков.
— Мои убеждения известны… Не с сегодняшнего дня, — обиделся Шнейдеров.
— На каком основании? — кричал Кольцов.
— Потому, что офицерские организации не нужны. Они неизбежно будут контрреволюционными.
— Союз беспартийных офицеров. Прочистите уши! — кричал Ладков.
— У нас есть общая организация — комитет. Комитеты надо укреплять, — кричал Шнейдеров. — Есть партии…
— К черту ваши комитеты, — орал Перцович. — Эсеровщина!
— А вы хотите дождаться большевистских комитетов? И дождетесь.
— Лучше большевистские, чем такие… ни туда ни сюда…
— Замолчите вы, щенок!
— А вы…
— Молчать! — стукнул по столу Скальский. — С вами действительно не сговоришься. Участие в офицерских союзах — наше гражданское право, — обратился он к Шнейдерову, у которого дергались губа и правое веко. — Вы хотите пустить в ход демагогию!
— Я не буду отвечать, прежде чем меня не обеспечат от мальчишеских и хулиганских оскорблений.
— Вы вызываете на оскорбления, — свирепел Кольцов.
— Перцович погорячился, и мы осуждаем его, — сказал Скальский.
— Ну, это другое дело. Я удовлетворен, — сказал Шнейдеров.
— Но вы не правы, срывая нам связь с нашей профессиональной организацией. Наконец, нам самим до сих пор досконально неизвестен характер этого союза, а познакомиться с ним мы должны. Мы пошлем человека неофициально.
— Это другое дело.
— Значит, вы не возражаете?
— О человеке я ничего не знаю… — уклонился Шнейдеров. — Но выборы — это, знаете… — Он развел руками, сделав чрезвычайно серьезное лицо.
— Ну, так и решили, — сказал, вставая, Скальский.
Листок попал наконец и к Андрею. Это был призыв участвовать в офицерском союзе.
— А что же ударные батальоны? — спросил Архангельский.
— А вы что, собираетесь в ударники?
— А может быть и так.
— В городки надоело играть?
— С ударными батальонами чепуха получилась, — сказал Малаховский. — Мне брат писал. Он в штабе фронта (о высоком назначении брата Малаховского давно знали все), Брусилов высказался за набор
