К его величайшему удивлению, Люпэна не посадили в карцер. Господин Борели лично пришел несколько часов спустя, чтобы сказать, что считает такое наказание ненужным.
— Более чем ненужным, господин директор, — опасным, — заметил тут Люпэн. — Опасным, неуклюжим, неправомерным.
— Почему же? — спросил господин Борели, которого его подопечный все больше и больше беспокоил.
— А вот почему, господин директор. Вы только что вернулись из префектуры полиции, где рассказали кому следует о том, что заключенный Люпэн взбунтовался; где показывали разрешение на посещение, выданное человеку по имени Стрипани. И в свое оправдание привели тот факт, что, когда названный Стрипани представил вам разрешение, вы проявили предусмотрительность, позвонив по телефону в префектуру и выразив свое удивление. А из префектуры полиции вам ответили, что разрешение вполне действительно.
— Ах! Вы это знаете!..
— Я знаю об этом тем лучше, что из префектуры вам ответил один из моих агентов. Сразу же после этого, по вашей просьбе, ответственные лица провели расследование, которое показало, что данное разрешение на свидание — не более чем фальшивка. Теперь ведется розыск — кто его изготовил. И, будьте спокойны, ничто не будет обнаружено.
Господин Борели протестующе усмехнулся.
— Потом, — продолжал Люпэн, — допрашивают моего друга Стрипани, который без труда открывает свое настоящее имя — Штейнвег. Следовательно, заключенный Люпэн сумел привести кого-то в тюрьму Санте и беседовать с ним в этом месте целый час. Какой скандал! Не лучше ли его замять? И Штейнвега отпускают, а господина Борели направляют в качестве посланника к заключенному Люпэну, со всеми полномочиями на то, чтобы купить его молчание. Это правда, господин директор?
— Всецело и полностью! — сказал господин Борели, избравший шутливый тон, чтобы скрыть охватившую его неловкость. — Можно подумать, вам даровано двойное зрение. Значит, вы принимаете условия?
Люпэн рассмеялся.
— То есть иду навстречу вашим проблемам! Да, господин директор, успокойте господ из префектуры. Я буду нем. В конце концов, на моем счету достаточно побед, чтобы оказать вам снисхождение, храня молчание. Никаких сообщений прессе не сделаю… по крайней мере по данному поводу.
Это означало — оставить за собой право делать такие сообщения по другим вопросам. Вся деятельность Люпэна, в сущности, стремилась к этой двойной цели: сообщаться со своими друзьями и с их помощью вести в прессе одну из тех кампаний, в которых он проявлял такое мастерство.
С самого момента своего ареста, впрочем, он снабдил обоих Дудвилей соответствующими инструкциями и теперь полагал, что подготовка была почти закончена. Каждый день добросовестно трудился над изготовлением конвертов, бумагу для которых ему приносили по утрам в пронумерованных пачках и которые по вечерам забирали, сложенными и смазанными клеем. Поскольку же распределение пакетов по номерам между заключенными, избравшими этот вид труда, всегда производилось одинаковым образом, бумага, поступавшая к Люпэну, должна была носить каждый день один и тот же порядковый номер. Практика подтвердила этот расчет. Оставалось лишь вступить в сговор с одним из служащих того честного предприятия, на которое была возложена доставка и реализация готовых конвертов.
Это не оказалось трудным.
Уверенный в успехе, Люпэн спокойно ждал, чтобы сигнал, о котором условился со своими друзьями, появился на верхнем листке бумаги в его пакете.
Время, впрочем, текло быстро. К полудню состоялся ежедневный визит господина Формери, в неизменном присутствии мэтра Кимбеля, его адвоката и безмолвного свидетеля. Заключенный подвергся напряженному допросу.
Люпэн забавлялся, дурача всех. Убедив в конце концов следователя в своей непричастности к убийству барона Альтенгейма, он признался в целом ряде выдуманных правонарушений, и организованные тут же господином Формери расследования приводили к ошеломляющим результатам, к скандальным ошибкам, в которых публика узнавала личный почерк того величайшего мастера иронии, каким был Люпэн. Невинные, мелкие игры, как он сам говорил. Надо же было ему поразвлечься! Но близился час для более серьезных дел. На пятый день Арсен Люпэн заметил на принесенном ему пакете условный знак, проведенную ногтем черту поперек второй страницы.
«Наконец, — подумал он, — мы приближаемся к цели».
Он извлек из тайника крохотную бутылочку, открыл ее, понюхал, смочил палец содержавшейся в ней жидкостью и провел им по третьему листку бумаги. Минуту спустя на ней начали проступать неясные черточки, постепенно складывавшиеся в буквы, потом — в слова, наконец — в целые фразы.
Вскоре он прочитал:
«Все идет как надо. Штейнвег на свободе. Скрывается в провинции. Женевьева Эрнемон здорова. Часто навещает в отеле Бристоль госпожу Кессельбах, которая хворает. Каждый раз встречается там с Пьером Ледюком. Отвечайте тем же способом. Опасности нет».
Таким образом, общение с внешним миром было установлено. Усилия Люпэна снова увенчались успехом. Оставалось лишь исполнить свой план, применить в деле сведения, полученные от старого Штейнвега, и вернуть себе свободу одной из самых гениальных и необыкновенных комбинаций, которые когда-либо созревали в его мозгу.
Три дня спустя в «Большой газете» появились следующие строки:
«Кроме воспоминаний Бисмарка, которые, по мнению хорошо информированных лиц, не содержат ничего, кроме официального изложения событий, к которым был причастен великий канцлер, существует целый ряд конфиденциальных писем величайшего значения.
Эти письма обнаружены. Из надежного источника нам стало известно, что вскоре они будут опубликованы».
Все помнят еще, какой шум во всем мире вызвала эта заметка, последовавшие за ней комментарии, высказанные об этом предположения, в особенности — полемику в германской прессе. Кем были инспирированы эти строки? О каких письмах шла речь? Какие лица написали их канцлеру либо кому написал их он сам? Не сводилось ли все к посмертной мести? Либо дело было просто в неосторожном разглашении тайны одним из авторов переписки?
Вторая заметка на эту тему направила общее внимание на определенные обстоятельства, до крайности при этом его возбудив. Вот ее содержание:
«Отель Санте, камера 14, отделение 2.
Господин директор «Большой газеты».
Во вторник Вами помещено сообщение, составленное на основе нескольких слов, вырвавшихся у меня накануне вечером, в ходе лекции, прочитанной мною в Санте и касавшейся международной политики. Заметка, в основном верная истине, требует, однако, небольшой поправки. Указанные письма действительно существуют, никто не может оспаривать их исключительного значения, поскольку уже в течение десяти лет они являются предметом неустанного розыска со стороны заинтересованного правительства. Никто, однако, не знает, ни где они находятся, ни хотя бы слова из их содержания…
Общество, уверен, не претендует на то, что я вынужден заставить его ждать, прежде чем удовлетворить законную любознательность своих сограждан. Помимо того, что я не обладаю еще всеми фактами, необходимыми для поиска истины, мои нынешние занятия не позволяют уделить этой задаче необходимое время.
Пока могу только сказать, что письма были доверены умирающим канцлером одному из его самых верных друзей и что этому другу позднее пришлось претерпеть тяжкие последствия проявленной им преданности. Шпионаж, домашние обыски — ничто его не миновало. Я отдал указание двум лучшим агентам моей тайной полиции заново, с самого его начала взять этот след, и не сомневаюсь, что по прошествии самое большее двух дней сумею пролить свет на эту волнующую тайну.
Подпись: Арсен Люпэн».
Стало ясно: делом занялся сам Арсен Люпэн. Это он, сидя в тюрьме, осуществил постановку комедии, а может, и трагедии, объявленной в первом газетном сообщении. Какая невероятная история!
