Наполеон уже давно сам обманывал себя. Он давно не верил Фуше, он уволил было его в отставку, но… Словно рок толкал его к этому очевидному проходимцу, он без конца спускал ему такое, за что другого давно бы уничтожил. Но всему на свете есть предел. Кажется, пробил и ваш час, господин Фуше…
Однако и на сей раз император отложил расчет. Сейчас было не до этого. А главное, немного остыв, он понял: в рассуждениях Фуше есть доля истины. При нынешних обстоятельствах нельзя подымать шум, возбуждать людей, сеять подозрения. Нужно «попридержать вожжи», иначе… Иначе может произойти разное.
Ничего. Он расправится с ними со всеми чуть позже.
Пока он дал свое «добро» линии поведения Фуше.
И тот «попридержал вожжи». Дело было прекращено.
Заподозренных и скромпрометированных сенаторов так и не тронули. Многих арестованных освободили, других по прошествии года выслали под надзор полиции.
Демайо и Мале также не стали судить. Их просто «до новых распоряжений» оставили в тюрьме Ла Форс.
13
И снова Наполеон в своей прекрасной столице.
Снова его встречают бурным восторгом, Париж иллюминирован еще пышнее, чем год назад, а очередной день рождения императора справляется с еще большей помпой, чем предыдущий.
Но это уже не радует усталого властелина. Конечно, всеобщее преклонение и видимость всенародной любви ему по-прежнему нужны как воздух, они забавляют и отвлекают его, словно игрушка ребенка, без них жить было бы много труднее. Но теперь он относится ко всему этому чуть-чуть иначе, чем прежде. Глаза его стали зорче, ум критичнее. Он видит многое из того, что раньше старался не замечать.
Да, он, кажется, стал знать цену этой «преданности» и «любви». Его окружение, все те, кого он столь щедро осыпал золотом, титулами и званиями, — завистники и враги. И к числу их относятся не только Ожеро или Массена — о них он знал всегда; нет, сюда входят и его братья и сестры, и Ланн, и Жюно, и Мармон, и даже Мюрат. Каждый из них считает себя недооцененным и обойденным, каждый радуется любой неудаче императора, стремится ее углубить и расширить. А эти сенаторы, «государственные люди», эти мерзавцы, вчерашние изгои, которых он возвысил, облагородил, обогатил, сделал людьми?! Они бездумно предали его и без всякой нужды упали в объятья к этому бесноватому Мале, не догадываясь, что в случае победы Мале первыми бы угодили на виселицу. Почему происходит все это? Почему люди действуют себе во вред? Зачем подрубают сук, на котором сидят? Наполеон не раз задумывался над этим. И всегда стремился найти какую- то частную причину, не желая признаться себе, что есть причина общая, постоянная и неотвратимая — вечное свойство человеческой натуры. Поражаясь, что его окружению все мало, что новоиспеченные принцы, маршалы, сенаторы и камергеры, получая сотни тысяч, рвутся к миллионам и в погоне за ними готовы перегрызть друг другу горло, он словно забыл, что и сам был абсолютно таким же — от миллионов рвался к миллиардам и топил в крови Европу, стремясь прибрать к рукам новые владения и доходы. Ради упрочения своей власти он ведь был готов идти на любое преступление, любую подлость, идти бестрепетно и без сомнений — он не раз уже доказал миру это. Достаточно вспомнить армию, брошенную на гибель в Египте, расстрел ни в чем не повинного герцога Энгиенского, высылку в малярийные болота, на «сухую гильотину», сотен людей, обвиненных в преступлении, к которому они не имели ни малейшего касательства… Но он не любил вспоминать об этом. Среди текущих дел его и сейчас беспокоила малоприятная проблема, имевшая подловатый привкус. Чтобы сравняться с «легитимными» монархами, ему обязательно нужно было создать свою династию. А Жозефина не может иметь потомства. Он любил Жозефину — насколько вообще мог любить, — он был привязан к ней, несмотря на ее былую неверность. Но его властолюбие не знало преград. Если своих родственников и маршалов он женил и разводил, сообразуясь лишь с политическими выгодами, то и в своей личной судьбе считал возможным исходить только из этого. Мысль об усыновлении племянников, которой он какое-то время тешил жену, давно отпала. Что могли значить племянники «узурпатора» в глазах европейских потомственных монархов? Втайне он понимал: даже если бы Жозефина могла подарить ему наследника, такой «подарок» ничего бы не изменил. Матерью его наследника должна стать только принцесса из старинной императорской или королевской фамилии. Только так род Бонапартов мог возвыситься до Габсбургов, Бурбонов или Романовых. Жозефиной же приходилось жертвовать. Она знала это и была безутешной. Но он не собирался ее утешать. Он размышлял, на ком лучше остановить свой выбор. И, между прочим, нет-нет да и снова возвращался к мысли о том, что, как и прежде, союзником Жозефины в противостоянии его планам является не кто иной, как вездесущий Фуше…
Относительно Фуше к этому времени у Наполеона уже не было никаких сомнений. Через свою тайную полицию он многое разведал о загадочных филадельфах. И у него складывалось четкое представление о том, что герцог Отрантский как-то связан с ними. Создавалось впечатление, что Фуше если и не покровительствует братьям, то старательно выручает их каждый раз, когда они попадают в беду. Он «проморгал» бегство Лепельтье и других с острова Ре, он «ничего не знал» о личности и делах полковника Уде, он всячески выгораживал Мале с самого начала заговорщических действий мятежного генерала. И, наконец, сейчас он делал все, не останавливаясь перед клеветой на своих подчиненных, чтобы явный заговор превратить в «заговор предположений»… Конечно, он мастерски сыграл на нежелании своего властителя раздувать это дело… Сейчас Наполеон твердо решил покончить с неверным министром. Но, прежде чем это сделать, он хотел выведать все о его связях, его людях, его планах. И еще узнать досконально, какое отношение ко всему этому имеет господин Талейран, давно находившийся у императора на подозрении.
Наполеон серьезно задумался об этом, когда стал замечать возникновение странной дружбы между вечными соперниками — Талейраном и Фуше. Вскоре этот дуэт превратился в трио: к нему с воодушевлением присоединился новый австрийский посол в Париже господин Меттерних.
14
Граф Клемент Меттерних, молодой дипломат, еще совсем недавно был мало кому известен, а сейчас он становился подлинным баловнем столичных салонов. Блестящий кавалер с безукоризненными манерами, с приятной внешностью и неизменно элегантный, он пользовался успехом у светских дам, и о его амурных похождениях слагали легенды. Превозносили также его ум и такт: вдумчивый собеседник, умевший каждому сказать приятное, он в либеральных кружках слыл вольнодумцем, а среди реакционеров числился закоренелым легитимистом. Его квартира в Париже быстро сделалась центром всех политических интриг. И завсегдатаями этой квартиры сразу же оказались Талейран и Фуше.
В своем дневнике Меттерних записал:
«Ныне я близко сошелся с двумя весьма важными людьми, в прошлом — ярыми сторонниками режима, ныне — находящимися в оппозиции (правда, негласной). Это князь Беневентский и герцог Отрантский. Один — дипломат, другой — полицейский. Но в Талейране, как и в министре полиции, следует отделять человека с нравственной точки зрения от человека политического. Оба они не были бы тем, что есть, если бы были моральны. Но они оба принадлежат системе, противоположной системе их властителя; если Наполеон разрушает Европу, то Талейран и Фуше сторонники ее стабилизации и установления прочного мира. В качестве таковых они могут быть нам полезны, подобно острым режущим лезвиям, с которыми играть опасно, но которые необходимы при радикальных операциях…»
Конечно, слова о «системе» Фуше и Талейрана, рвущихся к «стабилизации Европы» и «прочному миру», дышат излишним пафосом, но в целом, переведя эти слова на более простой язык, можно догадаться, что хитрый австриец понял слабое место своих новых друзей и уже начал активный зондаж на предмет политического подкупа обоих соответственно ближайшим намерениям правительства Габсбургов.
Разумеется, Наполеон ничего не знал об этих записях, равно как и о содержании реляций, которые Меттерних регулярно отправлял в Вену. Но, как человек проницательный, он о многом догадывался; да и большой догадливости не нужно было для того, чтобы увидеть очевидное: Австрия, забыв уроки прошлого, начинала усиленно готовиться к войне.
15
Суть дела улавливалась при простом сопоставлении фактов.
Когда в середине августа Наполеон возвращался в Париж, он знал уже то, что многим не было известно: в Португалии вспыхнуло восстание, грозившее распространиться на всю страну и сомкнуться с
