созвездия кружат, как лошади на арканах, сверкала прямо в лицо. Слабый ветерок тянул навстречу, и старик вдыхал его полной грудью, – то был прекрасный ветер газавата!
Да, его час настал. Долгожданный, трижды благословенный час. Газават – священная война! – годы и годы терпеливо ждал он ее прихода. Ждал затаившись, напялив презренную шкуру жалкого пастуха Азизбека. И вот появился вестник. Три слова, три заветных словца, бережно хранимых где-то в тайниках души, подтвердили подлинность посланца. «И каждый получат по заслугам», – ответил Эрсарихан строкой Корана, служившей отзывом. Вестник был немногословен. Расстелив карту на кошме, он вполголоса перечислял пункты. Эрсарихан кивал, полузакрыв глаза, – все названия были ему хорошо знакомы. «Ачил- кудук, – произнес посланец. – Я был на нем – вода свежа и сладка, как шербет. Там вы сможете утолить жажду». «Ачил-кудук», – повторил Эрсарихан и рассмеялся тихо и радостно. «Приятные воспоминания? – посланец метнул на него быстрый взгляд. – Я слышал, вы сражались в тех местах». «Было, все было, – вздохнул Эрсарихан. – Прошу вас, продолжайте». Гость снова уткнулся в карту. «Встреча в Кала-и-хумбе. Там ждут джигиты, поднявшиеся за веру. Они все встанут под ваше стремя, почтеннейший сердар».
«Сердар», – шептал старик, привычно раскачиваясь в такт верблюжьему шагу. Горделивая улыбка кривила его коричневые высохшие губы. «Сердар»... Так титулуют только военачальника, командующего. Что ж, те, кто решали, не ошиблись в выборе. Он будет достойным мечом Ислама, грозным и беспощадным. Кровь, реки крови должны пролиться, чтобы навечно смыть самую память о долгах годах безверия, горечи и позора. Смерть неверным, смерть и пытки отступникам, колеблющимся тоже смерть!
Подгоняемые безжалостным седоком, бежали усталые, выбившиеся из сил верблюды. Бежали часы. И звездные табуны, кружащие вокруг Демир газык – железного своего прикола, завершали ночной пробег. Семь Небесных Конокрадов, вечно сохраняющих строй огромного ковша, подкрались к самому горизонту. Старик оглянулся. Утренняя звезда, при свете которой караваны поднимаются с ночлега, уже сияла на востоке.
Поспешно остановив верблюдов, старик заставил их опуститься наземь. Легко, совсем по-юношески соскользнул с седла. Порывшись во вьюке, он извлек оттуда протертый молитвенный коврик и, расстелив на песке, опустился на колени. Дело веры – первое дело на газавате!
Старик беседовал с богом. Это была странная молитва. Слова покорности перемежались зловещими клятвами, просьбами, исполненными честолюбивых вожделений. Кому, как не ему – чистокровному игу, – потомку могучих завоевателей – быть владыкой Черных песков, владыкой воды и жизни? Уж он-то сумеет начисто вывести заразу. Начало положено – доброе начало! Там, позади в ночи, двое гяуров с отчаянием в сердцах ждут наступления рассвета. Они обречены. Фляжка воды? Хоп, хоп, – глотки друг другу перегрызут они за эту фляжку. А потом – конец. Солнце Черных песков сожжет пришельцев. Слов нет – приятней, трижды приятней было б устроить им «чормех». Четыре кола – и человек, плашмя распятый под солнцем, может только дышать да ощущать, как сохнет язык во рту и накаляется боль в конечностях. Древняя казнь, мудрая казнь! Хоп, хоп, – все, все это будет еще. Сейчас нет времени. Надо спешить – джигиты в Кала-и- хумбе ждут своего сердара.
На востоке разгорается заря. Небо поблекло, погасли звезды. Угасла и Утренняя звезда, которую гяуры зовут Венерой.
Старик огляделся. Хвала Всевышнему – он уже на месте! Слева виднеются развалины мазара, за тем вон холмом – колодец. Ачил-кудук. Эге, и деревцо даже сохранилось на холме! Старик снова оглядывается и тихо-тихо смеется. Воспоминания увлекают в прошлое. Вот он молодой, отважный, как барс, джигит лежит, распластавшись на песке. В руках новенький одиннадцатизарядный ли-энфильд – подарок друзей-инглизов. Одиннадцатизарядный, но... в магазине лишь один патрон. А тех – двое, вот досада! Правда, они без оружия, но неизвестно, что у них там, внизу, у колодца... Ну что ж, один патрон – одна жизнь – во славу Аллаха! Он старательно прицеливается в невысокого белокурого парня с непокрытой головой, но неожиданная мысль заставляет опустить винтовку. Злорадно ухмыляясь, ловит на мушку хрупкую девичью фигурку. Выстрел гулко отдается в барханах, и девушка в золотистой тюбетейке, обхватив красноватый ствол сюзена, медленно сползает на песок. Хоп, хоп, – а ведь не ошибся он – можно и одним патроном поразить двоих. Пусть-ка теперь собирает своих жучков, гяур! Кинув последний взгляд на обезумевшего от горя юношу, он ящерицей сползает вниз.
...Вздохнув, старик поднялся с колен. Хвала Всемогущему, ему есть что вспомнить. А впереди – новые подвиги, новая слава и новая добыча.
С верблюдами в поводу он спешит к колодцу. Животные еле плетутся, поводок оттягивает руку. Странно, неужели не чуют близости воды?
Подгоняя их хриплыми выкриками, старик взбирается на бугор и замирает в недоумении и тревоге. Нет, он не заблудился, вот и мазар с изображением пяти пальцев – символом еретиков-исмаилитов... Но где ж колодец? На месте его апан – неглубокая, заросшая колючкой яма... Проклятые кулы, ублюдки, лодыри, – они так и не расчистили его с тех пор. С тех самых пор... А этот лживый гонец, сын гиены! «Вода свежа и сладка, как шербет»... Хоп, хоп, – погоди, дотянется и до тебя рука Эрсарихана!
Верблюды глухо ревут, плюются, мотают головами. Проклятые животные, уже учуяли растерянность хозяина. Ничего, ничего, они еще послужат, до конца послужат святому делу... Ударами палки усмирив упрямого старого нара-вожака, Эрсарихан поворачивает верблюдов на юг. В развалинах древней крепости Кала-и-хумб – оружие и джигиты. Но, кроме того, там вода, там жизнь!
ГЛАВА 19
«Много слов – ноша для осла»
Он был страшен, этот бедняга. Запавшие темные щеки и провалившиеся глаза под косматыми бровями, жалкий оскал запавшего рта, реденькая, перепачканная слюною и песком бородка...
– Скорее фляжку! – дрогнувшим голосом воскликнула Гульнар.
Черкез приподнял голову старика. Начисто выбритая, она блестела на солнце белым, лишенным загара черепом.
– Пейте, отец.
Старик схватил фляжку трясущимися руками. Вода заструилась по бороде, залила обнажившуюся впалую грудь.
Молодые люди переглянулись.
– Вовремя же мы подоспели, – заметила Гульнар.
Старик бросил на них быстрый взгляд. Да, поспели вовремя. Но они здесь, конечно, ни при чем. Воля Аллаха! Всемогущий не мог оставить своего воина в беде.
– Спасибо, дети мои, – возвращая фляжку, с достоинством поблагодарил он. – Бог воздаст вам за доброе дело.
Огромный кудлатый пес притащил в зубах его белый тельпек, оброненный по дороге.
– Возьмите, отец, – забирая у собаки папаху, проговорил юноша.
Старик надвинул на голову тельпек, запахнул халат, огладил бороду и сразу преобразился в почтенного, преисполненного чувством собственного достоинства аксакала. Вопрос, вертевшийся на языке Черкеза, так и остался незаданным. «Много слов – ноша для осла», – вовремя вспомнилась старая поговорка. Нет, нет, он не унизит себя недостойным любопытством. Старик сам расскажет о себе, когда сочтет это нужным.
Эрсарихан вскарабкался в кабину вертолета, опираясь на руку почтительного юноши. Девушка услужливо опустила перед ним откидное кресло, и старик ответил ей усталым, благодарным взглядом. Хоп, хоп, – пока все идет неплохо. Не следует только показывать юнцам, что силы уже вернулись. Так легче будет выгадать время, избежать расспросов.
– Куда доставить вас, отец? – вежливо осведомился юноша.
«В Кала-и-хумб, дружок», – чуть не сорвалось у него. Нельзя, опасно. Джигиты могут открыть огонь.
– Не знаю, – простонал он, прикрыв глаза. – Не знаю. Мне так плохо, сынок...
– Скорее в город! – заволновалась девушка. – Вам надо к врачу, в больницу.
