– Нет, нет, никаких врачей, доченька! Кусок кошмы, тень над головой и чаша доброго кумыса – вот все, что требуется старому Азизбеку. А город далек. Я устал, я так устал...
– Я заброшу вас к своему отцу, – решил Черкез. – Он пасет здесь недалеко, в песках.
Вертолет плавно оторвался от земли. Эрсарихан исподволь оглядел просторную кабину. Взгляд задержался на легкой курточке, перекинутой через спинку кресла: на борту ее алел комсомольский значок. Эрсарихан вздохнул. Отступники, конечно, как может быть иначе! Нелегко будет отделить плевелы от семени доброго. Много, много иступится мечей... Впрочем, этим двоим можно оказать и снисхождение. Они ведь послужили орудием Аллаха! Хоп, хоп, – пусть никто не скажет, что Эрсарихану чуждо чувство благодарности. Да, им будет дана возможность искупить тяжкий свой грех.
Девушка взглянула на часы и включила радио. Передавали последние известия. Сменяя один другого, дикторы говорили о весенних полевых работах, о новом спектакле МХАТа, о месторождении вольфрама, открытом геологами на Камчатке, о только что задутой домне и о подвиге советских моряков в Баренцевом море. Эрсарихан, настороживший уши при первых звуках радио, все более и более мрачнел. Злорадное ожидание постепенно уступало место тревоге.
– А что, доченька, – не выдержал он, когда передача известий окончилась, – не сообщали ни о чем, таком... недобром?
– О недобром? – удивилась девушка.
– Недобрые слухи, – замялся Эрсарихан. – Говорят, кое-где зашевелились басмачи.
– Басмачи?!
– Басмачи, – Эрсарихан сделал скорбное лицо. – Басмачи, будь они трижды прокляты.
Громкий смех был ему ответом. Да, да, она весело смеялась, эта наглая девчонка!
– Басмачи! Ну какие же сейчас могут быть басмачи, отец?
На минуту он растерялся. Вспомнился гонец: толстомясое, рыхлое лицо, бегающие глазки менялы, мятая парусиновая фуражечка – так ли должен выглядеть вестник газавата? Но пароль произнесен был верно, ему оставалось только подчиниться. Ачил-кудук? Что ж, здесь гонец солгал, но это ни о чем еще не говорит. Не для того же оберегали его столько лет... Нет, нет, это только начало. В Кала-и-хумбе его, конечно, ждут. Ждут для больших, для великих дел!
Девчонка все еще продолжает улыбаться. Будто он сказал что-то очень уж забавное. Хоп, хоп, – посмотрим, как посмеешься ты, когда начнется это!
Огромный пес, лежащий у ног девчонки, вдруг поднимает голову, косит на него свирепым глазом, грозно рычит.
– Шейтан!
В голосе девчонки удивление и укор. Пес послушно опускает голову, Эрсарихан с облегчением вздыхает. Но обидный смех все еще звучит в ушах. В голове теснятся мстительные, злые мысли. Исподлобья он разглядывает спутницу. Судя по выговору, по внешности – узбечка. Что ж, и на ее родине когда-то оставил свой след Эрсарихан. Веселенькое то было время, ничего не скажешь. Вот хотя бы история в Шахризябсе, когда восемнадцать узбечек первыми в округе сбросили паранджу. Сбросить-то сбросили, а на другое утро на базарной площади были обнаружены неизвестно откуда взявшиеся отрубленные головы. Ровно восемнадцать отрубленных голов. Славное дело, святое дело!
Эрсарихан невольно бросает взгляд на тоненькую девичью шейку, и собака снова обнажает желтые клыки. Или он читает мысли, этот пес с богомерзкой кличкой? Вот уж подлинно – шейтан.
– Басмачи... – вступает в разговор молчавший до этого парень. – А ведь мы встречали сегодня басмача. Или ты забыла, Гульнар?
Эрсарихан замирает. Девчонка минуту смотрит с недоумением, затем разражается своим дурацким смехом.
– Он шутит, отец, – объясняет она. – Мы встретили в песках гиену.
– И прикончили ее, – заключает парень.
– Хоп, хоп, – кивает головой Эрсарихан. Он понял шутку, он даже улыбается, коричневые губы его кривятся. Но внутри все кипит. Проклятые, трижды проклятые отступники! Вы еще поплатитесь за это. Поплатитесь. Видит бог, он – хотел быть милосердным. Но мера терпения его иссякла. Сердце обратилось к мести. Трепещите, отступники! И не ждите никакого снисхождения. Пощады не будет никому.
– Люди! – внезапно воскликнула Гульнар, указывая вниз. – Люди у колодца.
Черкез и сам заметил две неподвижные человеческие фигуры, круто повел от себя штурвал. Вертолет опустился, взметая облака пыли.
– Шейтан, назад!
Человеческий голос! Это было совершенно неожиданно. Но дальнейшее поистине казалось чудом. Волк отступил, обернулся и... замахал хвостом. Да ведь это ж не волк – овчарка!
Спасены! Радость захлестывает Василия, кружит голову, туманит взгляд. Он с трудом приподнимается на руках. Посреди такыра – вертолет. Два человека спешат к колодцу, третий ковыляет позади. Василий вновь переводит взгляд на вертолет и вспоминает шум водопада в забытье. Вот, оказывается, что это был за грохот...
– Нет, нет, – говорит он смуглой девушке, протянувшей ему фляжку. – Владимиру Степановичу раньше. Он совсем ослаб.
Но фляжек у них хватает. Загорелый черноволосый и белозубый парень с улыбкой протягивает ему другую. Не в силах более сдерживаться, Василий приникает к ней и вдруг замечает сгорбившуюся фигуру в огромной белой папахе.
– Вот он... Вот... – задыхаясь, шепчет Красиков. Его спасители в недоумении переглядываются, и только Шейтан, давно уже учуявший в незнакомце зверя, глухо рычит и пружинит короткий хвост.
– Помоги, Черкез, – просит девушка. Она пытается привести в чувство профессора. Василий в страхе смотрит на своего руководителя: тот почти не проявляет признаков жизни.
– В тень, скорее в тень, – совершенно неожиданно подает голос предатель-проводник. – Несите его, несите в кабину.
Молодые люди послушно поднимают Владимира Степановича. Василий смотрят во все глаза. Он ровным счетом ничего не понимает.
Старик не дает ему опомниться.
– Ай-яй-яй, – с укоризной говорит он. – Зачем ушли? Старый Азизбек ходил за водой, вернулся – никого нет. Чайник есть, челек есть, вьюк есть, а людей нет. Нигде нет. Куда ушли, зачем? Старый Азизбек совсем голову потерял.
– Но в челеках не было воды, – в полной растерянности бормочет Красиков. – Мы подумали...
– Ай-яй-яй! Зачем о старом человеке плохое думать? Азизбек брал завьюченных верблюдов, думал в челеках вода есть. Потом смотрел – воды нет. Пошел воду для вас искать. А ты что подумал? Нехорошо, джигит, ай как нехорошо.
Нехорошо... Что нехорошо? Мысли Василия путаются, в голове гудит. Ах да, нехорошо думали о старике. А тот их спас, вызвал вертолет, нашел.
– Нельзя, нельзя, джигит, – проводник отбирает у него воду. – Сразу много пьешь – урпак ашай. Потерпи. Пойдем в машину, – старик помогает ему встать, затем поднимает забытую Гульнар у колодца вторую фляжку. Оглянувшись, проворно достает из халата шакше – маленькую тыквенную бутылочку, стряхивает в обе фляжки по щепотке белого порошка: «Хоп, хоп, – так оно вернее будет»...
В просторной кабине они размещаются легко. Даже Шейтану находится место в уголке.
Старик возвращает фляжку Василию.
– Вот сейчас можно еще два-три глотка.
Вторую он отдает Гульнар:
– Смочи ему голову и грудь... А потом – несколько капель в рот.
Девушка в отчаянии, она никак не может привести профессора в чувство. Красиков неумело помогает ей.
Старик, прикинувшись вновь ослабшим, устраивается в сторонке. Если старый гяур откроет глаза раньше, чем порошок сделает свое дело, будет худо. Его не проведешь с той легкостью, как этого желторотого, глупого птенца... Ну да, так и есть, гяур приходит в себя! Вот он шевельнул рукой, поднимает голову...
