когда она удалилась, ее сменил полный молодой человек.
— Вино будете заказывать? — спросил он, протягивая мне карту.
Я на мгновение заколебался, настолько велик был этот список.
— Для запеченного паштета просто напрашивается сотерн… Софи?
— Как вам угодно. Но может быть, барсак, — лукаво подсказала она. — Вы пробовали? Очень похож на сотерн, но более легкий, на мой вкус.
— Превосходно, — с энтузиазмом ответил я.
Я протянул ей карту вин с некоторым смущением. Я знал, что она гораздо более сведуща в винах, чем я. К черту традицию, согласно которой выбор принадлежит мужчине! Пусть меня примут за невежу, зато я буду пить хорошее вино.
— «Шато-Климан» нам вполне подойдет, — решительно сказала Софи.
— Девяностого года? — подсказал сомелье.
— Очень хорошо. Но вот что касается основных блюд, довольно трудно выбрать вино, которое подходило бы и к кролику, и к седлу ягненка…
— В таком случае мне лучше не вмешиваться. Я полностью доверяю вам, Софи.
— Лучше всего был бы пойяк, — предложила она, взглянув на меня. — Во всяком случае, для ягненка это идеальный вариант.
Я весело кивнул:
— Значит, мы возьмем ваш «Пишон-Лонгвиль».
— Девяностый тоже есть, — с улыбкой одобрил молодой человек. — Прекрасный был год.
— Отлично.
Забрав карту, он удалился на кухню.
Когда Софи повернулась ко мне, я захохотал.
— Что такое?
— Ничего, — ответил я, пожав плечами. — Вы меня рассмешили.
— Тем, что я выбирала вино?
— Не знаю. Всем вместе.
— Спасибо!
Кажется, мне впервые удалось задеть ее. Не знаю почему, но я сказал себе, что это хороший знак.
— Где вы изучали науку о виноделии? — спросил я с невинным видом.
— Я понятия не имею об этой науке! Просто у моего отца был прекрасный погреб, и я помогала ему вести список вин. В пятнадцать—шестнадцать лет я уже прекрасно в них разбиралась.
— Вам повезло…
— Да. Это еще и выгодно, потому что можно найти очень хорошую бутылку по разумной цене, тогда как профан вынужден переплачивать, ведь он берет самые проверенные и, следовательно, самые дорогие сорта…
— Такие, как пойяк, например? — с иронией спросил я.
— Вы правы. Но в ресторане другое дело…
— Вот именно, и к тому же платить по счету буду я!
Тут мы оба рассмеялись. В сущности, ничего особо забавного во всем этом не было, но наша нервная система подверглась столь тяжким испытаниям, что назвать ее состояние нормальным было никак нельзя.
— Ладно, когда вам надоест язвить, — сказала Софи, закурив сигарету, — вы мне наконец расскажете, что вам удалось разузнать о нашей истории…
— Ну, поскольку я не смог раздобыть номер телефона дочери Борелла, пришлось двинуться по другому следу. Я позвонил священнику из Горда.
— Отличная мысль. И что же?
— А то, что он как раз укладывал чемоданы. Его переводят в Рим. Как он сам сказал, чтобы убрать с дороги.
— Ну и ну! Вы считаете, это как-то связано с нами?
— А разве тут не замешана «Акта Фидеи»? Мне это кажется очевидным.
— Возможно.
— Во всяком случае, он был не в восторге. Но есть и хорошая новость. Он согласился приехать в Париж и встретиться со мной, чтобы мы обменялись информацией. Я сообщу ему все, что нам известно об «Акта Фидеи», он же, полагаю, сможет мне кое-что рассказать об отце. Я дал ему свой номер телефона.
— Вы с ума сошли! — воскликнула она.
— Нет. Не знаю почему, но он мне внушает доверие, несмотря ни на что.
— Надеюсь, что он вас не сдаст! Не говоря уж о том, что его номер, скорее всего, прослушивается…
— Это верно, — признал я, — возможно, это было не слишком умно с моей стороны… Но я не знаю, как иначе мне удалось бы с ним встретиться. Я же не назвал ему адрес отеля!
Софи недоверчиво поморщилась.
— А вы, — продолжал я, — вы сильно продвинулись?
— Очень неплохо! — ответила она с еле уловимым самодовольством.
— Слушаю вас…
Софи глубоко вздохнула и положила обе руки на стол.
— С чего начать? Все как-то спуталось. У меня сразу несколько зацепок…
— Постараюсь не упустить, — обещал я.
За столик позади нас уселась парочка, и Софи немного понизила голос.
— В целом вот что. Принимая за основу идею Дюрера и вашего отца, мы исходим из того, что существует некое зашифрованное послание Иисуса. Шифр предполагает наличие ключа. Стало быть, имеются два элемента головоломки: с одной стороны, послание, с другой — ключ, позволяющий расшифровать его. И, если я правильно поняла, ключом является Йорденский камень.
— То есть?
— Думаю, что Йорденский камень представляет собой на самом деле нечто вроде артефакта, позволяющего расшифровать послание Иисуса. К такому выводу пришел и ваш отец.
— Допустим. Камень — это ключ. А где же зашифрованное послание?
— Вот этого я не знаю, и, думаю, ваш отец тоже не знал. Мне кажется, что у нас в руках только половина головоломки. Та, что имеет отношение к Йорденскому камню. В общем, я решила заняться сначала именно этим.
— Согласен. И что же?
— Я нашла много такого, на что даже не надеялась. Вы помните, что во многих апокрифических текстах говорилось, будто Иисус отдал камень либо Иоанну, либо Иакову, либо Петру?
— Или же всем троим, — вставил я.
— Да. Но ваш отец полагал, что камень, скорее всего, унаследовал Петр. Игра слов с именем апостола напрашивается сама собой, и сами переводчики много способствовали этому.
— «Ты Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою» [32], — процитировал я. — Но Иисус не говорил о Йорденском камне.
— Нет, разумеется. Хотя совпадение выглядит весьма соблазнительным.
— Что же заставило вас склониться в пользу Петра?
— Дюрер рассказывает, что сначала реликвию будто бы спрятали в Сирии. Другими документами это вроде бы подтверждается. В первые годы, последовавшие за смертью Христа, главным очагом распространения нарождающегося христианства стала Сирия. Она была первым христианским центром — конечно, после Иерусалима. В конце тридцатых годов изгнанные из Иерусалима эллинисты почти все перебрались в Антиохию. И самый первый кризис в истории христианства связан с разногласиями между христианами-эллинистами Сирии и христианами-иудаистами Иерусалима.
— Что за кризис?
