Антуан опустил глаза и зашел в гостиную.
– Что с тобой? Ты не разжимаешь зубов с того момента, как мы вышли из парка.
– Могу я попросить тебя об услуге? – шепотом произнес Антуан. – Не оставляй меня одного с детьми сегодня вечером.
Софи была удивлена грустью, сквозившей в его глазах.
– При одном условии, – согласилась она, – ты и носа не высунешь на кухню и позволишь мне отвести вас в ресторан.
– Пойдем к Ивонне?
– Точно нет! Тебе нужно хоть ненадолго вынырнуть из своей рутины, а я знаю одно местечко в Чайнатауне, забегаловка с жуткой обстановкой, но там готовят лучшую в мире утку по-пекински.
– Там хоть чисто, в твоей забегаловке?
Софи не удостоила его ответом, подозвала детей и сообщила, что по ее инициативе скучная вечерняя программа претерпела радикальные изменения. Она не успела закончить, как Луи и Эмили уже забрались обратно в «остин» и устроились на своих местах.
Спускаясь по ступенькам с крыльца, она тихонько передразнила Антуана: «А там хоть чисто, в твоей забегаловке?»
Когда машина катилась по Олд Бромптон, Антуан внезапно нажал на тормоза.
– Надо было оставить записку Матиасу и сказать, где мы будем, он же не говорил, что точно останется на ночной сеанс.
– Забавно, – прошептала ему Софи, – когда ты говорил о своем плане перетащить Матиаса в Лондон, то опасался, как бы тебе не пришлось все время с ним возиться. Как думаешь, ты продержишься целый вечер без него?
– Вот это вряд ли, – хором ответили Луи и Эмили.
Эспланада, окружающая комплекс Оксо, спускалась до самой реки. С обеих сторон высокой стеклянной башни чередой шли маленькие магазинчики и бутики, выставлявшие в витринах последние коллекции тканей, керамики, предметов мебели и украшений для дома. Стоя спиной к Одри, Матиас вертел в руках мобильник, машинально постукивая по экрану.
– Матиас, умоляю, возьми ты эту камеру и сними меня, скоро уже будет совсем темно.
Он сунул телефон в карман и повернулся к ней, улыбаясь изо всех сил.
– Все в порядке? – спросила она.
– Да, да, все отлично. Так на чем мы остановились?
– Ты наводишь кадр на тот берег, а как только я начинаю говорить, фокусируешь его на мне. Только обязательно покажи меня в полный рост, прежде чем дать крупным планом лицо.
Матиас нажал на кнопку, включающую запись. Мотор камеры уже работал. Одри начала говорить свой текст, голос ее изменился, а фразы приобрели тот неровный ритм, который, очевидно, предписывался на телевидении всем, кто появлялся на экране. Вдруг она остановилась.
– Ты уверен, что умеешь снимать?
– Конечно, умею! – заверил Матиас, отрывая глаз от видоискателя, – А почему ты спрашиваешь?
– Потому что ты наводишь фокус, крутя настройку солнцезащиты.
Матиас посмотрел на объектив и снова поставил камеру на плечо.
– Ладно, наведи на меня, и начнем с последней фразы.
На этот раз съемку прервал Матиас:
– Мне мешает твой шарф, из-за ветра он закрывает тебе лицо.
Он подошел к Одри, завязал по-другому полоску ткани, обвивавшую ее шею, поцеловал и вернулся на свое место. Одри подняла голову: вечерний свет приобрел оранжевый оттенок, небо на западе становилось ярко-алым.
– Брось, уже слишком поздно, – с отчаянием в голосе сказала она.
– Но мне еще очень хорошо видно в объектив! Одри подошла к нему и сняла все оборудование, которое на нем висело.
– Возможно, но, сидя перед телевизором, ты увидишь только большое темное пятно.
Она потянула его к скамейке у берега и стала складывать свое хозяйство, потом выпрямилась и извинилась перед Матиасом.
– Ты был замечательным гидом, – признала она.
– И на том спасибо, – лаконично отозвался Матиас.
– Все в порядке?
– Да, – туманно ответил он.
Она положила голову ему на плечо, и оба молча наблюдали, как по реке медленно ползет пароход.
– Знаешь, я тоже об этом думаю, – прошептал Матиас.
– О чем ты думаешь?
