Он пропустил сквозь пальцы шнурок с помпоном, который был прицеплен к кольцу с ключами. Глядя на помпон, он принялся размышлять о том, как повезло этой вещице. Он представлял ее себе в руках Одри, всегда рядом с ней в сумочке, Одри вертела ее в пальцах, разговаривая по телефону или секретничая с подругой. Когда он осознал, что завидует помпону с брелка для ключей, то опомнился. И впрямь пора было пойти что-нибудь съесть.
Вдоль тротуара выстроились домики из красного кирпича. Сунув руки в карманы и насвистывая, Матиас зашагал к перекрестку, расположенному в конце улицы. Еще несколько развилок, и Матиас поздравил себя с тем, что нашел свое счастье.
Как и всегда по воскресеньям, на рынке Спитафилд царило оживление; прилавки ломились от сушеных фруктов и специй, привезенных из всех индийских провинций. Чуть подальше торговцы тканями разложили отрезы, привезенные из Мадраса, Кашмира, различные пашмины. Матиас уселся на террасе первого попавшегося кафе и с распростертыми объятиями встретил представшего перед ним официанта.
Гарсон, который сам был родом из Калькутты, сразу распознал акцент Матиаса и с жаром рассказал, как сильно он любит Францию. Когда он поступил в университет, первым языком он выбрал французский, а потом уже английский. Сейчас он слушал университетский курс международной экономики в
Гарсон с поклоном поблагодарил за заказ, который делает ему честь, и исчез. Сдерживая разыгравшийся аппетит, Матиас потирал руки – он радовался тем неожиданным моментам, которые дарила ему жизнь, был счастлив сидеть на этой солнечной террасе, счастлив уверенности, что скоро увидит Одри, наконец, не отдавая себе в этом отчета, счастлив тому, что счастлив.
Следовало предупредить Антуана, что он вернется только к вечеру, и, продолжая размышлять над тем, какие именно оправдания придумать своему отсутствию, он рылся в карманах в поисках мобильника. Наверно, оставил его в куртке. Он мысленно представил совершенно отчетливо, как она валяется, скомканная, на диване в квартире Одри. Что ж, пошлет сообщение позже, официант уже возвращался, держа на плече огромный поднос. Он расставил на столе кучу блюд и пристроил рядышком вчерашний экземпляр «Калькутта экспресс», а еще «Таймс оф Индиа» от позавчерашнего дня; газеты были напечатаны на бенгальском языке и на хинди.
– Что это? – с безумным видом вопросил Матиас, указывая на стоящий перед ним дымящийся суп из чечевицы.
– Это дхал, – ответил официант, – а еще кислая халва, это очень вкусно! А в том стакане соленый йогурт, называется ласси, – добавил он. – Настоящий полный завтрак… по-индийски. Получите большое удовольствие.
И официант ушел в зал, радуясь, что сумел угодить клиенту.
У обеих появилась одна и та же мысль, хотя они не сговаривались; день был чудесный, и на Бьют-стрит толпились туристы. Пока одна открывала террасу своего ресторана, другая выставляла на тротуар цветы.
– Ты тоже решила поработать в воскресенье?
– Мне больше нравится здесь, чем болтаться дома!
– Я сказала себе абсолютно то же самое. Ивонна подошла к ней.
– А почему это у нас такое помятое лицо? – спросила она, проводя рукой по щеке Софи.
– Дурная ночь, наверно, полнолуние.
– Разве что теперь оно случается по два раза на неделе, твое полнолуние; поищи-ка другое объяснение.
– Ну, тогда скажем, что я плохо спала.
– Ты сегодня с мальчиками не встречаешься? – У них семейный день.
Софи приподняла большую вазу, Ивонна помогла внести ее в магазин. Когда сосуд был установлен, где нужно, она взяла Софи за руку и вывела ее на улицу.
– Оставь на минуту свои цветы, они не завянут, пойдем ко мне на террасу, выпьем кофейку, у меня такое ощущение, что нам есть что сказать друг другу, и тебе, и мне.
– Сейчас подрежу этот розовый куст и приду, – кивнула Софи, и на ее лицо вернулась улыбка.
Секатор отрезал стебель. Джон Гловер внимательно посмотрел на цветок. Венчик был размером почти с пион, а составляющие его лепестки изящно измяты, что придавало розе вид дикорастущей, о котором он и мечтал. Следовало признать, что результат прививки черенка, которую он в прошлом году осуществил в своей оранжерее, превзошел все ожидания. Когда он представит эту розу в будущем сезоне на большой выставке цветов в Челси, возможно, ему присудят первый приз. Для Джона Гловера этот цветок был всего лишь простой розой, но она стала одним из самых больших парадоксов, с которыми он сталкивался. Для него, человека, который происходил из одной из старейших английских семей, смирение стало почти религией. Получив в наследство от отца, с честью погибшего во время войны, большое состояние, он передоверил управление своим имуществом. И ни один из клиентов его маленького книжного магазинчика, где он трудился столько лет, ни кто-либо из соседей не могли бы вообразить, что этот одинокий мужчина, живущий в самой маленькой части дома, владельцем которого он был, обладал столь огромным состоянием.
На фасаде скольких больничных зданий было бы выгравировано его имя, сколько благотворительных фондов воздавало бы ему почести, если бы единственным условием его щедрости не была полная анонимность. И однако в возрасте семидесяти лет, глядя на простой цветок, он не мог побороть искушения назвать его своим именем.
Роза с палевыми лепестками будет носить имя Гловер. Единственным извинением, которое он смог себе подыскать, было то, что он не имел потомства. Для него это было лишь способом оставить после себя свое имя.
Джон поставил цветок в узкую вазу и отнес его в оранжерею. Он посмотрел на белый фасад деревенского дома, счастливый тем, что именно здесь после стольких лет труда мог позволить себе
