Так я целый месяц промучился. Все валилось у меня из рук. Боялся, что щенят раздадут или они не выживут. Правда, свои отметки исправил.
Наконец Каримчик сказал:
— Поздравляю с блестящим завершением операции «Черный нос». Теперь все силы сосредоточить на операции «Семафор»!
— Есть! — ответил я и спрятал щенка под пиджак. Но прежде мой дневник тщательно изучали дома.
…Я решил назвать его Азом. Читал где-то про овчарку с такой кличкой. Она ловила шпионов. И мой Аз, конечно, будет ищейкой. Аз!.. Правда, красиво?
Тут вдруг оказалось, что моему щенку больше подходит кличка Пальма или Каштанка.
Я бросился к Каримчику менять щенка. Однако всех уже разобрали.
Каримчик сказал:
— А ты назови его Азихой.
— Сам ты Азиха! — обиделся я.
Я вел его по двору, и рыжая Анка из двадцатой квартиры спросила:
— Это что, пудель, да?
Ей было три года, поэтому я не стал с ней связываться. От своей ровесницы я бы такого оскорбления не стерпел.
— Овчарка, — сказал я. — Глаза иметь надо.
— А…чарка, — согласилась она.
— Чарка! — передразнил я. — Даже выговорить не можешь.
И тут меня осенило. Я помчался к Каримчику:
— Чарка! Подходит?
— Здорово! — воскликнул он. — Как это ты придумал?
— Да вот, придумал.
Не говорить же ему про Анку…
В зимние каникулы Чарке было уже три месяца. Я стал ее учить. А что мне еще было делать? Каримчика отец взял с собой на границу. Моя мама к девяти уходила на работу. Папа — еще раньше.
Вот мы и были с Чаркой весь день одни. Она уже умела сидеть. И когда я говорил: «Ко мне!» — летела через всю комнату, потому что у меня всегда был сахар.
А потом я решил всех удивить и стал учить ее брать препятствия. Для этого очень подходил кабинет отца.
За окном лил дождь. Скучный у нас январь на юге…
В кабинете были мягкие кресла, диван. Книжный шкаф из красного дерева и в нем медицинские книги. Письменный стол тоже из красного дерева. За ним, прижавшись к стене, стояли огромные часы. Они были почти в два раза выше меня. Маятник и стрелки с позолотой. Тяжеленные гири. А какой красивый бой!
Впрочем, это я помнил, что бой красивый, словно переговаривались колокольчики. Вот уже скоро год, как часы не шли.
На столе — письменный прибор, который отцу подарили в больнице ко дню рождения. Отец очень дорожил этим прибором. Гранёные чернильницы с серебряными крышками, подставки из драгоценного камня. Рядом телефон с белым пластмассовым корпусом.
Отец боялся, что я все это опрокину, разобью и не разрешал мне играть в кабинете, особенно с Чаркой.
Но кто мог узнать, что мы там бываем, если все на работе?
А тут:
— Вперед! — И Чарка прыгает в кресло. Потом на подлокотник кресла. Потом на спинку. Я тоже прыгаю в кресло, сбрасываю ее на пол.
Так мы носимся весь день. У нее язык вывалится. Я весь в поту. Будут и у нас медали!..
А перед самым началом занятий вернулся Каримчик. Я позвал его к себе. Устроил Чарке экзамен.
Каримчик уселся на диван, заложил ногу на ногу, как это делала наша учительница. Даже надел очки. Стащил у своей бабушки.
Он сидел и гундосил:
— Ну-с, молодые люди! — Где-то он это вычитал.
Чарка охотно выполняла команды. И в кресло прыгнула сразу и на подлокотник.
Каримчик сидел, не шевелясь. Очки скрывали выражение его глаз. Мне, во всяком случае, стало казаться, что он равнодушен. Тогда я решил его удивить и — была не была! — ударил ладонью по столу:
— Вперед!
Чарка перемахнула со спинки кресла на стол.
— Ура! — крикнул Каримчик.
Но тут полетела на пол чернильница. Я кинулся ее спасать, неосторожно толкнул часы. Они упали, больно придавив мне ногу.
Нога что — заживет! А вот часы…
К счастью, они не разбились. Значит, поставим их на место, и никто ничего не узнает.
Пыхтя, мы кое-как справились с этим трудным делом.
— Ура! — опять сказал Каримчик и ударил по маятнику.
Что уж там случилось, не знаю, только часы пошли. Они мерно отстукивали секунды. А мы стояли, разинув рты, потому что раньше никто не брался чинить эти часы.
Потом мы плясали от радости и прыгали на диване. И Чарка хватала нас за ноги.
И, конечно, мы решили никому не говорить, как «починили» часы.
Вскоре Каримчика позвали домой, а я стал ждать родителей. Никогда, кажется, я не ждал их с таким нетерпением: уж очень хотелось их удивить.
Каримчик через каждые пять минут звонил:
— Как операция «Ходики»?
Наконец он снова позвонил:
— Твоя мама идет! — Его окна были на улицу, а наши во двор. Я уже хотел положить трубку, но он вдруг закричал:
— А стрелки ты перевел?
— Какие стрелки?
— Ну, стрелки!..
В самом деле — на наших часах было одиннадцать.
— Сейчас двадцать минут седьмого! — кричал Каримчик.
Только я успел подвести стрелки и выскочить из отцовского кабинета, как в замочную скважину вставили ключ.
Мама чмокнула меня в щеку и прошла на кухню.
— Как ты провел день? — спросила она.
— Да так, — ответил я уклончиво.
— Ничего не случилось?
— Что могло случиться? — сказал я и отвел глаза, чтобы они меня не выдали.
Чарка вертелась под ногами, и мама бросила ей кусок сырого мяса.
Потом она стала жарить лук и плотно закрыла дверь. Чарка осталась с ней. Разве она могла уйти от мяса?
Я чинно сидел в кабинете, ждал отца. Вдруг он позвонил, сказал, что задерживается.
— Приходи скорей! — попросил я.
— Ладно, — сказал он. — Мама уже дома?
— Дома.
— Позови ее к телефону.
Они о чем-то поговорили. Мама улыбалась и не слышала, как громко тикали часы. Она положила трубку, и тиканье стало просто угрожающим.
