разбилась, – сказал он.
– И что? И зачем?
– Ничто. Лейтенант Воробьев отсутствовал. Но этот Дима Штефан, похоже, от меня не отстанет. Цепкий, как клещ.
– Не впрягайся.
– Я не впрягаюсь.
– Ты впрягаешься.
– Нет, я не впрягаюсь.
– Впрягаешься, впрягаешься!
– Отстань. Не впрягаюсь я!!
– Впрягаешься! – упрямо повторил Здоровякин и прислушался к своему голосу. Где-то он уже слышал подобные интонации. Что-то в их виртуозном диалоге с Валдаевым было ему до боли знакомо. Ах да! Таким же образом строили разговор здоровякинские дети – мальчуганы трех и шести лет. – Короче, я тебя предупредил!
– Спасибо. Только мне теперь и самому интересно. Понимаешь, другом Дины Штефан был не кто иной, как художник Атаманов.
– Художник?
– Да. Он живет в лесу у той злосчастной горы.
– И на фига он тебе нужен?
– Я наслышан о нем от одной красивой женщины. Ну… У меня с ней сейчас роман, – приукрасил действительность Валдаев (у него был не роман, а голая физиология). – Ей принадлежит галерея «Фонтенуа», и она всячески продвигает этого демонического живописца.
– Ну, ты увяз, – вздохнул Здоровякин. – И зачем тебе это?
Он пожал плечами и открыл новую бутылку пива.
– Папа, папа, – притащился из детской Алексей. В руках он держал раскрытый том стихов.
– Ну что?
– Я вот не знаю, читать ли это Эдику. Он еще маленький!
– А что там? – Здоровякин взял у сына книгу и вслух зачитал четверостишие. Последнее слово не следовало бы произносить так громко. При детях.
– Тише ты! – заржал Валдаев. – Ну-ка, детки, брысь отсюда. Папа вам сказал – Агния Барто! А вы где-то мягкое порно откопали!
Да, детям попался том с фривольной поэзией Пушкина. Из целого собрания сочинений – а ведь Пушкин и сказки писал! – они выбрали именно этот том. Причем в данном издании неприличные слова не маскировались жеманными многоточиями, а печатались открыто.
– Классно, обалдеть! – восхитился Здоровякин. Он прямо-таки зачитался. – Нет, ты только послушай!
Теперь Мария могла с гордостью сообщать всем, что ее муж, майор милиции Здоровякин, не только штудирует Льва Толстого (Илья благополучно преодолел две первые страницы «Анны Карениной»), но и без ума от Пушкина. Ай да майор!
– Привет, деятели! – улыбнулась Вероника. – Как вы здесь?
Анастасия с нежностью посмотрела на гостью. Собственница галереи, обращаясь к ней и Атаманову одновременно, как бы объединила их в пару. Это приятно щекотало Настино самолюбие.
– Проходите, мы вас ждем!
– Слава богу. Ждете. – Вероника прошла в дом.
Она разделась и даже не поискала глазами зеркало – как женщина, абсолютно уверенная в собственной красоте.
– Сто лет у тебя не была, – сказала она Атаманову. – Иди, там в багажнике продукты. И еще кисти и краски.
– Продукты? – удивилась Настя.
– Забочусь, – объяснила Вероника. – Даже ананас вам купила. И две бутылки хорошего вина.
– Анастасия! Бегом! – приказал художник.
– Куда ты девушку гонишь! – возмутилась Вероника. – Там неподъемная коробка. Сам сходи.
– Да я принесу! – подхватилась Настя.
– Стоять! Назад! – крикнул Атаманов. И выскочил на улицу.
– А тут все как-то изменилось, – заметила Вероника. – Постойте! Откуда эти пейзажи?
Галеристка внимательно рассматривала картины, вывешенные в холле. Настя маячила неподалеку. Художник, выгрузив продукты, подошел к экономке сзади, обнял за плечи и уперся подбородком в ее затылок. У той оборвалось сердце. «Предупреждать надо, когда начинается приступ нежности, – сердито подумала она. – Что же это такое? То и слова не добьешься, то душит в объятиях!»
О, если бы это объятие длилось вечно!
Она не смела пошевелиться.
– Это все Настя, – сказал Атаманов. – Разворошила залежи на чердаке, нашла, повесила. Теперь любуемся. Я и забыл про них.
– Недурно, недурно, – придирчиво разглядывала Вероника атамановские шедевры. – Вот эти три заберу в галерею. Готова их продать. Ты согласен?
Она с улыбкой посмотрела на прилипших друг к другу голубков.
– У вас, я вижу, все в порядке?
– Уммрр, – довольно мурлыкнул Атаманов.
«Скотина, – подумала Настя. – Лицемер, обманщик! Почему он нежен со мной именно в присутствии Вероники? Тогда, на выставке, осыпал меня поцелуями. И сейчас мнет, как медведь… А! Да он пытается заставить ее ревновать! Все ясно! Он к ней неравнодушен. А Вероника говорит с ним только о делах. Значит, я – подручный инструмент для достижения цели. Все понятно!»
Уныние, близкое к отчаянию, охватило Настю. Она дернула плечами и избавилась от лап художника.
– Давайте обедать, – хмуро сказала она.
– Кстати, Андрюша, я привезла деньги, – вспомнила Вероника. – Держи. Тебе понравится.
Атаманов рассеянно бросил на стол увесистый конверт с деньгами, даже не заглянув внутрь…
В течение обеда художник и импресарио говорили на производственные темы, а Настя терзалась мыслью, что она для Андрея – пустое место. Потом Вероника отправилась во двор курить.
– Давай за компанию? – предложила она экономке. – И будем на «ты»?
Настя, как приклеенная, отправилась вслед за Вероникой на улицу. Она вглядывалась в лицо галеристки, пытаясь понять, действительно ли та – серьезное препятствие на пути к сердцу художника. Прошлая встреча с хозяйкой галереи была для Насти окутана туманом. Ведь на презентации она совершенно опьянела от шампанского (и еще больше – от нежности Атаманова).
А сейчас она пристально рассматривала гранд-даму. Да, если Андрей неравнодушен к своему дилеру, вряд ли Настя может на что-то рассчитывать. Вероника была красива, ее жесты пленяли изяществом, тембр голоса завораживал… И еще Настю удивило полное отсутствие высокомерия. Они были разными – богачка и нищая, собственница галереи и экономка. И в то же время их сближали грусть и растерянность, заполнившие душу каждой.
Настя принесла две чашки кофе. Девочки уселись в беседке.
– Я ехала сюда в отвратительном настроении, – призналась Вероника. – А сейчас в нирване. Как здорово, а? Снег, воздух, сосны…
По мнению Насти, воздух действительно был бы чудесен, если бы Вероника не отравляла его сигаретным выхлопом.
– Нет, я понимаю Андрюшу. Только здесь и нужно жить. Не в городе. Он тебе нравится?
Вероника буравила домработницу пытливым взглядом.
– Что? Кто? А? – заметалась Настя.
– Нравится, я вижу.
– Ну, вообще-то…
