двери. Катлина мягко хохотнула.
-- Глупый человек, сердечко мое. Он не понимает, что это такое -вступить в бальную залу.
Квэнс отложил кисти в сторону:
-- Готово!
-- Превосходно, Аристотель, -- сказал Робб и поднял маленькую Карен на руки, чтобы она могла взглянуть на свой портрет. -- Не правда ли, Карен?
-- Неужели я такая? -- разочарованно протянула Карен. -- Это ужасно.
-- Это бессмертное творение, Карен, -- сказал шокированный Квэнс. Он взял девочку у Робба и крепко прижал ее к себе. -- Вот посмотри, какой восхитительный румянец играет у тебя на щечках, посмотри, как светятся твои прекрасные глаза. А это счастье, окружающее тебя подобно ореолу? Клянусь бородой Альказабедабра, портрет дивно хорош, как и ты сама.
-- Ой, здолово. -- Она обняла Квэнса за шею, и он поставил ее на пол. Карен посмотрела на картину еще раз. -- А кто этот Альказа... ну, пло котолого вы говолили?
-- Мой друг, -- серьезно ответил Квэнс. -- Бородатый друг, который присматривает за художниками и красивыми девочками и мальчиками.
-- Ты получилась очень, очень хорошенькой, -- произнесла Сара натянутым голосом. -- Ну, а теперь бегом в постель, тебе уже давно пора спать.
-- Еще лано, -- надула губки Карен. -- И ты обещала, что я могу не ложиться, пока папа не уедет.
Квэнс улыбнулся, протер пальцы скипидаром и снял рабочий халат.
-- Я заберу краски завтра, Робб.
-- Конечно.
-- Ну что же, нам, пожалуй, пора. -- Квэнс расправил на себе свой яркий, расшитый пурпуром жилет и надел сюртук из золотого шелка.
-- Вы мне нлавитесь, мистел Квэнс, -- со взрослым видом сказала Карен. -- Вы очень класивый в этом наляде, хотя кал-тина все лавно ужасная.
Он расхохотался, коротко обнял ее и надел цилиндр.
-- Я подожду тебя в баркасе, Робб.
-- Почему бы тебе не показать мистеру Квэнсу дорогу, Карен? -предложил Робб.
-- Ой, да, -- ответила она и, танцуя, подбежала к двери. Квэнс вышел из каюты, ступая важно, как павлин.
-- Ты хорошо себя чувствуешь, Сара? -- заботливо спросил Робб.
-- Нет, -- холодно ответила она. -- Но это не важно. Тебе лучше идти. А то опоздаешь.
-- Я могу остаться, если это тебе поможет, -- сдерживая раздражение, проговорил Робб.
-- Единственное, что мне поможет, это благополучные роды и корабль домой. -- Сара отбросила со лба выбившуюся прядь. -- Подальше от этого проклятого острова!
-- О, только не говори глупостей! -- вспылил он, и его твердое намерение не ссориться сегодня с женой утонуло, как в болоте, в озлоблении, охватившем его. -- Причем тут Гонконг!
-- С того самого дня, как он стал нашим, мы ничего, кроме бед, не видели, -- сказала она. -- Ты стал другим, Дирк стал другим, Кулум, я. Ради всего святого, да что же это такое творится? Только мы окончательно решили уехать -- вдруг выясняется, что мы банкроты. Мы все напуганы до смерти, дикие ссоры следуют одна за другой, а несчастная Рональда и вся семья Дирка умерли. Потом серебро спасает нас, но нет же. Дирк загоняет тебя в угол, а ты слишком слаб, чтобы выбраться оттуда, и поэтому даешь ему клятву остаться. Кулум теперь ненавидит Дирка, Дирк ненавидит Кулума, а ты глупо болтаешься посередине, не имея мужества взять то, что принадлежит нам по праву, и уехать домой, где мы могли бы в покое и радости жить на эти деньги. Раньше у меня никогда не было задержек с ребенком, а здесь я уже переходила свой срок. Никогда раньше я не чувствовала себя больной и несчастной, а теперь сама жизнь стала мне в тягость. Если тебе нужна точная дата, когда начались все наши беды, то это 26 января 1841 года!
-- Все это идиотская чепуха, -- огрызнулся он, взбешенный тем, что она произнесла вслух те самые мысли, которые уже давно не давали ему покоя, осознав вдруг, что и он точно так же проклинал этот день долгими бессонными ночами. -- Глупейший предрассудок, -- добавил он, больше для того, чтобы убедить в этом себя самого. -- Чума случилась в прошлом году. Банк логшул в прошлом году. Мы просто получили известия об этом уже после того, как завладели Гонконгом. И я не дурак. Деньги нам нужны, много денег, и год в нашей жизни ничего не прибавит и не убавит. Я думаю в первую очередь о тебе, о детях и об их детях. Мне нужно остаться. Все решено.
-- Ты уже заказал нам места домой?
-- Нет.
-- Тогда я буду рада, если ты сделаешь это немедленно. -- Я не изменю решения, если ты на это надеешься!
-- Нет, Сара, -- холодно ответил Роб, -- я не надеюсь, что ты изменишь свое решение. Я просто жду, когда ты почувствуешь себя лучше. Кораблей, отправляющихся домой, у нас предостаточно. Как ты прекрасно знаешь.
-- Через месяц я уже буду в состоянии уехать.
-- Нет, не будешь, и такой поспешный отъезд слишком опасен. И для тебя, и для ребенка!
-- Тогда, может быть, тебе стоит сопровождать нас в этом путешествии.
-- Я не могу.
-- Ну, конечно, не можешь. У тебя есть дела поважнее. -- Сара окончательно вышла из себя: -- Наверное, очередная языческая шлюха уже наготове и ждет.
-- О, замолчи, ради Бога. Я тысячу раз говорил тебе...
-- Дирк уже привез свою на остров. Чем же ты хуже.
-- Разве привез?
-- А разве нет?
Они с ненавистью смотрели друг на друга.
-- Тебе лучше идти, -- сказала она наконец и отвернулась.
Дверь распахнулась, и в каюту, все так же танцуя, влетела Карен. Она прыгнула на руки к отцу, потом подбежала к Саре и обняла ее.
-- Папочка готовит нам корабль, чтобы мы могли поехать домой, дорогая, -- сказала Сара, чувствуя, как малыш яростно толкается у нее в животе. Время родов наконец-то подошло вплотную, и ее вдруг охватил необъяснимый страх. -В этом году мы будем праздновать Рождество дома. Будет снег, и рождественские гимны, и чудесные подарки. И Санта-Клаус.
-- Ой, здолово, я так люблю Санту-Клауса. А что такое снег?
-- Это когда все кругом белое -- и деревья, и дома, -- дождик, который превратился в лед. Это очень красиво, а в магазинах будет полным-полно игрушек и всяких замечательных вещей. -- Голос Сары дрогнул, Робб почувствовал ее боль, и она словно ножом полоснула его. -- Эго будет так здорово -- вновь оказаться в настоящем городе. А не... не в пустыне.
-- Ну, я пойду, -- произнес Робб с тяжелым сердцем. Он легко коснулся щеки Сары поцелуем, а она едва уловимо отвернулась в сторону, опять разозлив его. Он прижал к себе Карен и вышел из каюты.
Мэри Синклер несколькими движениями придала своей прическе законченный вид и приколола на место крошечную корону из диких цветов, которые прислал ей Глессинг.
Ее платье с турнюром из черного, как крыло ворона, шантунгского шелка ниспадало поверх множества нижних юбок, шелестевших при каждом движении. Низкий вырез обнажал гладкие плечи и верх округлой груди.
Она равнодушно изучала свое отражение. Лицо, смотревшее на нее из зеркала, казалось ей чужим. Глаза пьянили прелестью, немыслимой для всех, кто ее знал, в щеках -- ни кровинки. Карминные губы влажно блестели.
Мэри знала, что никогда еще не выглядела так очаровательно.
Она вздохнула и взяла календарь, понимая в душе, что бессмысленно пересчитывать дни заново. Результат всегда будет один и тот же, и открытие, как молния, поразившее ее сегодня утром, останется неизменным: ты беременна.
О Боже, о Боже, о Боже.
