Тут подошел еще один приятель Доминика, между ними завязался оживленный разговор. Лицо Питера стало пустым и ничего не выражающим, он изучал содержимое своего стакана, как Вэн Моррисон [33] творчество Йейтса [34]. Возможно, он не понимал, что Доминик флиртует инстинктивно, без всякого расчета. Когда приятель отошел, Питер положил свою маленькую ручку на плечо Доминика и взъерошил ему волосы.
На другом конце бара я заметил фигуру из папье-маше: громоздкая скульптура греческого бога с эрегированным членом, от которого кто-то уже отбил кусок, так что получился полустояк. Питер направился в бар. Доминик прижал губы к моему уху и пробормотал:
— С этим я встречаюсь уже три недели. Однажды он переписал мне свои альбомы Стрейзанд, свою, так сказать, историю.
Едва я мог ему чем-то помочь, если это был намек, самопародия слишком глубоко укоренилась в нем. Он был молодым протеже Адриана, и в то время, как Адриан маскировал свой цинизм идеалистическими позами, Доминик оставался очень милым парнем, прятавшимся за стервозным фасадом. Но по прошествии времени маска стала толще и теперь разглядеть настоящее лицо было сложнее.
Теперь и второй бар оказался набитым под завязку, от этого мне стало неуютно. Я прикончил вторую порцию водки, еще одна, и я буду совсем пьян. Когда я попрощался, Питер схватил меня за руку:
— Позволь дать тебе совет, — сказал он. — Воспользуйся мудростью старушки. Вылезай из этого шкафа и найди себе кого-нибудь, кто знает, чего он хочет.
Я слегка улыбнулся ему в знак благодарности. Танцоров было едва видно среди дыма от сухого льда и мелькающих огней. Музыка эволюционировала от попсы к какой-то танцевальной разновидности хард-кора, вроде быстрого панка. Я в одиночестве соскользнул на танцпол и позволил турбулентным ритмам подхватить меня свои ураганом. Вблизи было видно, как белые футболки парней отливают лиловым в ультрафиолете. Они плыли вокруг меня, точно свечи по реке. Электронный ритм пульсировал все быстрее и быстрее, пока не превратился в одну-единственную ноту, за гранью музыки и слов.
В последнюю неделю перед выборами мы играли по два концерта в день. В пятницу вечером мы хотели выступить, чтобы опробовать несколько новых, только что написанных песен, прежде чем отправиться в студию в Дигбете и начать работать над альбомом. Карл хотел попробовать более медленное, спокойное звучание. Он устал от бесконечных звукоподражателей «Нирваны». Нас пригласили сыграть в «Ирландце» в Стирчли, одном из самых унылых районов Бирмингема.
Затем внезапно нам предложили сыграть еще и в четверг. Одна из любимых наших групп того времени The Family Cat [35] гастролировала в связке с еще одной группой, записывавшейся на «Дедикейтед Рекордз», Hard Wayne. Когда им осталось отыграть всего три концерта, поддерживающая команда обнаружила, что они остались без вокалиста; он загремел в госпиталь с аппендицитом. И The Family Cat пришлось доверить клубам выбирать разогревающие команды. Управляющий «Эдвардс № 8» был другом Мартина. Разумеется, все мы трое оказались свободны в тот вечер и готовы сыграть: мы все собирались пойти на этот концерт.
За сценой The Family Cat были дружелюбны и немного нервозны, в соответствии со своим названием. Мы по-быстрому выпили с ними за смену правительства. Затем вышли друг за другом из раздевалки, обошли колонки и по ступенькам поднялись на залитую желтым светом сцену. Публика заполнила все пространство, от бара до темных закоулков, где парочки прятались от клубных прожекторов.
— Привет, — сказал Карл. — Мы — «Треугольник».
Несколько человек одобрительно закричали, наверняка наши друзья. Мы начали с бросающей в дрожь, утяжеленной версии «Загадки незнакомца», использовав при этом запись разбивающегося стекла; затем «Третий пролет», с паузой/эффектом взрывной волны, это в буквальном смысле заставило аудиторию отступить; затем «Его рот», Карл навис над микрофоном, застыв в узком луче белого света. Мы решили отыграть лучшие фрагменты нашей обычной программы, исключив самые сложные песни и новые вещи, над которыми мы еще работали. Мощная звуковая аппаратура клуба и узкий коридор пространства работали в нашу пользу. Каждый номер после аплодисментов сопровождала полная тишина.
Перед последней песней Карл сделал паузу, чтобы подстроить гитару.
— Спасибо, что слушали нас, — сказал он. В голосе слышалась усталость. — Когда я был здесь в последний раз, какой-то фанат Megadeth [36] решил попрыгать у меня на голове. Вы сможете разглядеть следы крови на рубашке, если подойдете поближе.
На нем была черная рубашка с красными нитями.
— Почему люди не могут развлекаться, не причиняя друг другу боли? Я не знаю ответ.
Он отбил ритм ногой, и «Ответ» зазвучал, как вопль сирены. Мы сыграли укороченную версию, поскольку наши оговоренные полчаса подходили к концу
Выпив немного за сценой и поспешно переодевшись, мы проскользнули в зал, чтобы посмотреть The Family Cat. Они играли очень мощно, мрачные, трогающие за живое тексты сочетались с бодрой, динамичной гитарной музыкой. Новая прекрасная песня «Жуткое похмелье» рассказывала об одиночестве моряков и шахтеров: людей, пойманных в ловушку умирающей индустрии. Она напомнила мне мрачные народные песни, которые пели мне родители, когда я был маленьким — что-то про подвалы банков, забитые серебром, добытым кровью и потом шахтеров. «Покрась меня в серый» — стон сожаления об упущенных возможностях в эпоху конформизма. «Паровой каток» — грохочущий, яростный всплеск, насмешливая романтическая бравада, так The Clash играют «Розалиту» Спрингстина после нескольких бутылок «Тандерберда» [37]. Мы с Карлом стояли обнявшись и слушали как маленькие дети. Кое-кто из стоявших поблизости узнал нас. «Эй, а вы круто сыграли». После концерта мы снова присоединились к The Family Cat за сценой и изрядно напились.
В «NME» появился отзыв об этом концерте. Как правило они не упоминают разогревающие группы, но эта заметка начиналась так:
В погоне за признанием «Коты» находят для себя странную компанию. Сегодня их разогревал атональный «Треугольник», группа стремительно превращающаяся в культовую в Центральных графствах, несмотря на то, что они носят короткие стрижки и неплохо играют. Их вокалист, кажется, все время хочет спросить публику — на кого они смотрят, в то время как два других угла треугольника усиливают холодящий душу страх и вколачивают его в тишину. Классовая месть, по-видимому, говорят они, блюдо, которое лучше есть холодным.
На следующий вечер мы, все еще страдая от похмелья, играли в «Ирландце» перед шестью десятками человек. Это была довольно большая площадка, полная призраков перепившихся подростковых банд и любителей народных танцев, помахивающих призрачными бутылками. Мы начали с «Фуги», продолжили «Стоячей и текучей водой», затем медленная инструментальная вещь, впоследствии ставшая частью «Дороги в огонь». А после мы впервые сыграли «Город комендантского часа»: фаталистическую повесть о безумных подростках; Йен играл щетками на своих барабанах, а я выдал низкий рифф, гудящий, как подводный колокол. «Краски вокруг него/ Что меняются, едва он поднимает голову/ Песни в воздухе/ Подхватывают слова, что он произносит». Посреди песни какая-то коротко стриженая деревенщина в толпе принялась орать: «Вы дерьмо! Вы дерьмо!» Я бросил взгляд на Карла — он закусил губу и продолжал играть. Аплодисменты звучали вяло и вразнобой, точно помехи на ненастроенном радио. Голос перекрывал их: «Дебилы»!
Карл покачал головой и заиграл «Загадку незнакомца». Мы начали ее мягко, как и планировали, но что-то случилось с гитарой, и Карлу пришлось играть жестче, чтобы заглушить расстроенное звучание. Полупустой стакан пролетел над нашими головами, обрызгав нас пивной пеной, и ударился об стену. Но яростная кода песни, казалось, утихомирила публику, точно чужой гнев смог приглушить их чувства. Мы закончили «Третий пролет», бешеная атака рвано-металлических риффов взорвала сердцевину ритма. На пике Карл поднял руку и мы замолкли.
Подталкиваемый вперед приятелем, стриженый ублюдок пробивался к сцене. Его лицо покачивалось между поднятых кулаков, пародия на боксера. Карл положил гитару и быстро вышел вперед. Я двинулся за ним, чтобы удержать или защитить его. Но охранник успел раньше. Он скрутил лжедесантника и злобно толкнул его приятеля обратно в толпу, а затем выволок своего пленника через заднюю дверь. До нас донесся шум борьбы, глухой удар и пронзительный крик боли.
