Бронзовая стрекоза, дюймов шесть в длину, прожужжала над нашими головами.
— По этой дороге я ходил из школы домой, — сказал Карл. — Некоторые из нас ходили сюда рыбачить на червяков. Отличное место для драк, проигравшего сбрасывали прямо в воду. Ты бы удивился, какая она тут теплая. Точно огромная печь со стенами из дерьма.
Я поднял брови. Он кивнул:
— Четыре раза. Не советовал бы следовать моему примеру.
Канал заканчивался в туманном, вонючем шлюзе, несколько каменных ступенек вели на мост.
Тротуар уже почти высох, солнечные лучи поблескивали на крышах машин. Стоурбридж весь разрезан на куски автострадами, проложенными в разное время. Карл оглянулся и посмотрел на канал, он еще не все мне здесь показал. Но мы пошли дальше, через автостоянку, где ребятишки выделывали отчаянные трюки на раздолбанных скейтбордах.
— Мои родители приехали сюда из Ирландии в пятидесятые, — сказал он. — В Черной Стране [39] полно ирландцев. Думаю, здесь они нашли обособленность, отчужденность, а это тоже своего рода утешение. Они не были горожанами. А здесь была работа. Мой отец — инженер. Вон там гараж, в котором я получил первую в своей жизни работу. Чинил машины, менял колеса. Вон там, видишь?
Он показал на узкую витрину магазина, заваленную гитарами и барабанами.
— Там я купил свою первую гитару, двенадцать лет назад. «Хондо».
Он ускорил шаг.
— Посмотри-ка.
За полукружием свежеотремонтированных коттеджей располагались примерно с дюжину мастерских, прижатых друг к другу. Пар клубился в воздухе. До меня донеслись звуки ударов, жужжание пилы, ржавых механизмов, скрип цепей, чей-то голос, теряющийся в этом гуле. С одной стороны — свалка под названием ГОРОДСКОЕ НАСЛЕДИЕ, заваленная всевозможными разноцветными различными металлическими штуковинами.
— Мы жили здесь, за углом. Но у меня нет ощущения, что я вернулся домой. Папа получил работу в Ковентри несколько лет назад, и они переехали. Не знаю, едва ли они вернутся когда-нибудь сюда. Если только у них не осталось ложных воспоминаний.
— Карл!
Он посмотрел на меня:
— В чем дело?
Он молча повел меня обратно тем же путем, которым мы пришли. Когда мы вернулись к ограждению канала в нескольких ярдах от улицы, он коснулся моей руки. Каким-то образом я почувствовал, что он просто не хочет мне показывать, что там. Он хотел, чтобы я был с ним, потому что не мог прийти сюда один.
— Ты в порядке?
Он пожал плечами. Я перестал задавать вопросы. Переходя по металлической решетке через переполненный акведук, мы перешагнули через два безголовых трупика дроздов, окруженных обрывками перьев. В моей голове зазвучал какой-то безумный старый блюз: Роберт Джонсон или Хаулин Вулф. Случайные щелчки на старом виниле. Дельта Миссисипи. Истоки. Отправная точка.
То ли из-за насекомых, то ли из-за набежавших облаков воздух над нами превратился в вибрирующий, густой, плотный подшерсток, пока мы смотрели сквозь деревья, растущие вдоль грязной ограды. За контурами развалившегося дома виднелось приземистое здание с заложенными кирпичами окнами и дверями: какая-то мастерская с разрушенным фасадом, обнажившим кирпичную печь и зарешеченные окна без стекол на задней стене. Брезент, прибитый поверх стропил, практически сгнил. Пол усеян кучками бледного грибка. Точно повторяющийся сон. У меня возникло ощущение чего-то незримого, что приблизилось и безмолвно прошло мимо. Затем Карл повел меня к зеленой стене кустарника в конце поля, и я догадался, что это там.
Река. Здесь она медленнее и шире, чем в городе, затянутая кожей масса темных мышц и желтого жира. Деревья по берегам густо оплетены зеленым плющом, даже молодая поросль, с трудом пробивающаяся через крапиву, покрывавшую мох. Здесь стоял запах гниения и роста, нечто невероятно сексуальное. Я обнял Карла за талию, он повернулся и прижался губами к моим губам. Лицо у него было бледным. Я почувствовал его член сквозь узкие джинсы. Он отодвинулся.
— Не здесь.
Мы оставили позади разрушенные здания и пошли по едва различимой тропинке, петлявшей среди деревьев между каналом и рекой. Узкий ручеек перетекал из одного в другое, шепча, точно призрак ребенка. Свет с трудом пробивался сквозь плетеный лиственный узор над нашими головами.
Там, где заканчивался ручей, огромный дуб склонился над берегом реки, выступая из земляной насыпи, удерживаемой переплетенными корнями. Тонкая крепкая ветка свисала с голубой нейлоновой бечевки над ручейком, едва ли она могла выдержать кого-нибудь тяжелее маленького ребенка. Кора дерева была покрыта наростами, нижние листья поблекли. Склонившийся, испещренный глубокими бороздами ствол был разделен на две крепкие ветви, раскинувшиеся над драным подшерстком. В том месте, где ветви соединялись, рос чернеющий сук, похожий на мошонку, с маленькой размытой дождями впадиной под ним. Карл ступил на корни умирающего дерева, затем вскарабкался и уселся на ветку. Он знаком предложил мне присоединиться к нему. Я угнездился на стволе рядом с ним, обвив рукой его напряженные плечи. Воздух был прохладный, пахло плесенью и гниющим деревом. Дерево было холодным и жестким.
— Я родился в Стоурбридже, — сказал Карл. — Детство у меня и вправду было спокойным. Такое невинное место, лес и фабрики, все вперемешку. Когда я пошел в среднюю школу, все стало сложнее. Вдруг оказалось, что акцент, который я подцепил от своих родителей, означает, что я — чужак. Я должен жить где-то в другом месте. Знаешь, в предубеждении нет ничего естественного. Дети перенимают это у взрослых. А когда становишься подростком, ты начинаешь ненавидеть себя и свою жизнь и нужен кто-то, кого можно обвинить во всем. К тому же это было не самое подходящее время, чтобы родиться ирландцем в этой стране. Особенно после взрывов в пабах. Проклинали всех ирландцев разом, а не только тех шестерых несчастных, которых посадили в тюрьму. Поскольку я не был невежественным Миком с интеллектом, как у вареной картошки, значит, я психопат, а моя семья — террористы. Моего отца и в самом деле несколько раз допрашивала полиция: кого он знает из тех, кто приехал в город позже, всякое такое дерьмо. Мистер Пени, учитель физкультуры, мог спросить меня: «Это у тебя бомба в кармане или ты просто рад меня видеть?» Он был тем еще говнюком. Заваливался к нам в душ, чтобы проверить наше физическое развитие.
Так что да, я по полной огреб за то, что был ирландцем. И тощим. Но по большей части меня задирали на словах, особенно после того, как я доказал, что могу драться. Не раз мои кулаки бывали в крови. Только один задира все никак не унимался, и я не мог его остановить. Его звали Дин. Он и его тупые гогочущие дружки преследовали меня, горланя: «Не сдавайся, ИРА». Я дважды с ним дрался, оба раза он меня одолел, и после этого его уже невозможно было унять. Он два года отравлял мне жизнь. Мне приходилось ходить здесь, чтобы избежать встречи с ним. Но иногда я просчитывался и они поджидали меня. Однажды он сбросил меня прямо в канал и мои учебники следом за мной. В другой раз он заехал мне по ногам велосипедной цепью, я упал и долбанулся головой об стену. Они меня бросили там лежать. Когда я пришел в себя, уже стемнело. Прошел всего лишь час, но стало темно и холодно, мне показалось, что это полночь в подземном мире.
— Так бывало, когда он появлялся с дружками. Когда он бил меня, я видел, как у него стояло. Иногда он кончал. Не знаю, замечали ли они. И это еще не все.
Карл замолчал. Его лицо стало замкнутым. Я поежился и придвинулся поближе к нему, но он, казалось, даже не заметил этого. За темной рекой солнца было практически не видно, но оно поймало несколько обрывков облака и подсветило их как бумагу.
— Странное место, верно? Есть в нем что-то дикое. Из тех, что используешь для сноски, когда рисуешь карту — чтобы нанести контуры или что-то там еще.
— Карл, что ты хочешь сказать?
— Я нашел это место случайно. Дин не знал о нем, никто не знал. Эти заброшенные здания тогда были домами и мастерскими, сюда было гораздо труднее добраться. Я забирался сюда и смотрел, как садится солнце, чувствуя себя так, будто я последний человек на земле. Однажды, мне тогда было тринадцать, Дин прокрался за мной сюда. Один, без поддержки. Он доставал меня примерно месяц, не так долго по
