лейбористской партии еще до того, как познакомились друг с другом. По выходным я помогал Карлу разносить листовки в Эрдингтоне как-то раз меня даже покусал за пальцы сторожевой пес. Я панически, до паранойи боялся сепсиса и не мог играть на басу несколько дней, пока укус не поджил. Хозяева сторожевых собак, похоже, держат их взаперти постоянно настороже и на диете из таблеток Про-плюс и суррогатного корма с полным набором Е-добавок. К тому же они вешали на воротах таблички, которыми затаривались в местном магазинчике, что-то вроде ВЛОМИСЬ — ПОРАДУЙ ПЕСИКА или ВЫЖИВШИХ ДОБЬЕМ. Эти метки территории превращали распространение листовок в весьма малоприятное дело, но придавали ему остроту, которую мы оба ценили. Мы ждали победы лейбористов, как мучимый бессонницей ждет ночи беспробудного сна.
В этой атмосфере алкогольных паров и ожиданий музыка стала единственной реальностью. Карл был одержим двумя пластинками, которые он купил на Новый год, он ставил их мне то одну, то другую практически каждый вечер, который я проводил в его все больше приходившей в запустение квартире. Одна из них — сольный альбом Боба Моулда [29] «Черная пелена дождя»: застывший, задумчивый ландшафт ярости и ревности, что приводил нас обоих в благоговейный трепет, как детей, впервые столкнувшихся с жестокостью взрослых. Карл переписал ее для Йена, которого потрясли гулкие, сотрясающиеся барабаны — «Точно саундтрек к настоящей записи, не часть ее, а что-то извне».
Второй пластинкой была «Настроение охотника» Скотта Уокера [30], которую Карл раскопал в магазине подержанных дисков в одну из своих поездок в Стоурбридж. То была подборка песен о том, что такое бегство, как в физическом, так и в метафизическом смысле. В музыке сочетались дробные, пульсирующие ударные и ломкая, нервная соло-гитара, тексты рваные, многословные, странные фразы откалываются от мелодии: убийство и изгнание, утопление и кровь. Карл сказал, что это самый пугающий альбом из всех, что он слышал со времен «Неведомых удовольствий». Диск определенно напоминал об агорафобической продукции Мартина Ханнета [31]. Мне эти тексты показались не слишком удобоваримыми, но они звучали на одной волне с Карлом.
Только один раз я смог по-настоящему проникнуться текстами Скотта Уокера, дождливым утром в квартире Карла. Мое сознание было пустым и застывшим после вчерашней ночи возлияний. Мне хотелось заниматься любовью, но Карл был не в настроении. Мы сидели порознь на черном диване и слушали альбом на полную громкость. В зернистом рассеянном свете лицо Карла было едва различимо, как силуэт. У меня болели глаза, я тер их, недоумевая, неужели я плакал. Внезапно я понял, что песни — буквальное описание реальности, порожденной чьим-то расстроенным сознанием. Мысль была настолько тревожащая, что я еще долго после этого не мог говорить. Карл решил, что я дуюсь на него, и потому игнорировал меня. Затем он попытался утешить меня, но я никак не мог объяснить, что же не так; я ответил на его объятия с автоматизмом, с каким бы принял прикосновение незнакомца.
В другой раз он поставил мне «Электрика» — песню, которую Скотт написал для последнего альбома Walker Brothers. Она была о палаче в Южной Америке, пытавшем людей током так, что они умоляли о смерти. Финал песни был мрачным, но красивым — нестройные аккорды пианино и мягкое гитарное соло, колыбельная боли. Я никогда в жизни не слышал ничего более тревожащего. Он поставил ее мне два раза, затем убрал пластинку. Мы никогда не обсуждали эту песню.
Как-то на выходные в марте, когда Карл уехал навестить Элейн и Терезу, я решил выйти в город. Я не знал, какой тусовка станет для меня теперь, когда у меня есть любовник: более или менее притягательной? Большинство мест встреч геев теснились вокруг Херст-стрит, рядом с китайским кварталом. Я проводил здесь много времени после разрыва с Адрианом, но практически не бывал с тех пор, как встретил Карла. Улицы сверкали после дождя, воздух был кислым от бензинных выхлопов. Клуб «Соловей» украшали псевдовосточные красные навесы, возможно, они надеялись, что так их примут за ресторан. Интерьер больше соответствовал гомосексуальному клубу: они переделали его, оклеив стены черными панелями из ДСП и поставили черную кожаную мебель. Получилось довольно невыразительно и неуютно. Бело-голубые огни прожекторов метались над танцполом. Музыка, звучавшая здесь, вышла из моды года три назад. Я начал напиваться, не потому что мне хотелось опьянеть, просто привычка стала слишком сильной.
Чтобы побороть растущее чувство дезориентации, я полистал бесплатные журналы, лежавшие на столе возле уборной. Их было два — серьезный журнал гей-сообщества и фривольный глянцевый журнал для гомосексуалистов. Ирония заключалась в том, что «серьезному» журналу нечего было сказать, в то время как в «развлекательном» журнальчике имелось изрядное количество сатирических и глубоких статей. Плюс фотографии обнаженных мужчин. В статье о наркотиках говорилось: «Геи стремятся использовать наркотики в качестве антуража для секса, а не ради того, чтобы его улучшить». «Серьезный» журнал никогда бы не позволил себе такого ядовитого высказывания. Они бы написали: «Наркомания — одна из самых серьезных проблем в гей-лесбийском сообществе». И даже это кто-нибудь счел бы недостаточно политкорректным.
После одиннадцати клуб начал заполняться обычной полупьяной, неутомимой толпой. Некоторых из них я знал. Завсегдатаями были люди, которые чувствовали себя неуютно в других местах, они помечали свои маленькие территории в тихом баре наверху, возле будки звукоинженера или в ресторане. Здесь был «Фэй Рэй» [32], парень с крашеными светлыми волосами, усталой улыбкой и в очень короткой майке. И Дэвид, высоченный трансвестит, который мог бы отправить на больничную койку любого агрессивного гомофоба, который попадется на его пути. А скорее всего любого, кто попадется на его пути. И Роберт, уже очень пьяный худой юнец с темными волосами и тоскливыми глазами. Он выглядел так же молодо, как и три года назад, когда я снял его. Я насчитал шесть человек, с которыми я когда-то спал. Одно время, до Адриана, счет пошел бы на десятки.
С тех пор как сюда начали пускать женщин — настоящих женщин, и большинство из них гомосексуалы, — настоящие кожаные королевы перестали ходить в «Соловей». Но публика по-прежнему была довольно разношерстная. Стало появляться гораздо больше людей, не принадлежавших ни к каким группам — не драг-куин, не мальчики-проститутки, не скинхеды, не трансы или готы. В основном это были студенты. Я побродил немного по залу, выпив несколько бутылок «Даймон Уайт», и поразглядывал витрины, хотя они меня более не интересовали. Даже в качестве фантазии мысль о том, чтобы изменить Карлу, потеряла свою привлекательность. Я смотрел на мужчин в шортах и жилетках, вертящихся на танцполе под «Вог» Мадонны, большие плитки которого сияли как лед в лунном свете. Зрелище одновременно возбуждающее и повергающее в уныние, как боксерский матч. Ничего не стоит.
Силуэты парочек, увлеченных любовной прелюдией, стали различимы на фоне стен. Территория вокруг танцпола была плотно забита, холодный запах амилнитрита вспарывал теплоту человеческих тел. Я ретировался в верхний бар, где попсовая музыка сменилась электронным битом. Еще издалека я узнал нервные жесты и обесцвеченную челку моего друга Доминика. Он пришел с лысым толстым парнем, походившим на монаха из какой-нибудь комедии. Я заказал водки и присоединился к ним. Доминик поприветствовал меня с ироническим удивлением:
— Привет, Дэвид. Не видел тебя уже месяцы. Это Питер.
Монах ухмыльнулся мне. Доминик, похоже, всегда выбирал мужчин постарше, несмотря на декламируемое презрение к ним.
— Так где же ты пропадал? — спросил он. — Тебя нигде не видно.
Я сказал ему, что занят работой в «Треугольнике».
— Странный ты человек, — сказал Доминик. — Я не знаю больше ни одного гея, который бы занимался рок-музыкой. Лучше уж опера или мюзиклы. Рок это так грубо.
Он поймал взгляд Питера и улыбнулся.
— Я никогда не видел этого Карла. А уж я-то всех знаю. Или он один из тех зануд, что утверждают, будто ненавидят тусовку?
— Он ее не ненавидит. Он просто не входит в нее. — Мне пришлось сделать паузу и подумать несколько секунд. — Его больше интересует музыкальная тусовка. И… ну, он не совсем гей. Он встречается с женщинами. Я единственный парень, с которым у него серьезные отношения. Я так думаю.
Здесь все казалось куда сложнее, чем во внешнем мире. Я не знал, как это объяснить.
Доминик возвел глаза к потолку. Питер снова ухмыльнулся, затем наклонился вперед, чтобы сказать:
— Быть немножко геем — это все равно что быть немножко беременной.
