самой простой из всех. Голос Карла звучит так устало и изнуренно, мы использовали последний вариант записи, сделанный в два часа ночи после огромного количества сигарет и крепкого пива. Пит вставил звук свистка поезда в последние несколько секунд. У нас еще оставался один день на запись, но мы все уже знали, что работа закончена.
Карл вернулся в мою квартиру и заснул так крепко, что его не удалось добудиться ни к завтраку, ни к обеду, его кофе совсем остыл. Он проснулся после полудня, заторможенный, с красными глазами. Немного поболтав ни о чем, он отправился повидать Дженис. Я испытал смутное облегчение, его опустошенность пугала меня. Мне вовсе не хотелось приколоть его тень к своей стене.
Два других события того времени засели у меня в голове. Первое — вечеринка у Натана и Стива, через десять дней после всеобщих выборов. Это была молодая пара, друзья Доминика, они жили на окраине города. Со всеми этими ребятами я познакомился в основном через Адриана, Карл знал только одного или двух из них. Мы пришли, когда уже стемнело. Их квартира находилась на третьем этаже небольшого частного дома, но музыку было слышно даже на улице. Данни Миноуг [41] . Несмотря на то, что фасад здания был со вкусом сложен из кирпича, выкрашенного в пепельный цвет, винтовая лестница была побеленная и убогая, как в любом пригородном доме.
Вот оно. Стены квартиры Натана и Стива были увешаны фотографиями в рамках из «Афины» или «Эйч-Эм-Ви»: Монро, Мадонна, Марк Уолберг, Миноуг-старшая. Свет давали розовые лампочки, вкрученные в модернистские стекловолоконные лампы на столах. В идеальной кухне на полках морозильника «Формика» поблескивали капельками влаги серебряные банки «Гролша» и бутылки сухого белого вина. Черные пластиковые миски с орешками, шоколадным печеньем и крендельками расставлены по всем поверхностям. Выглядело так, точно они только что въехали в квартиру, хотя на самом деле они жили здесь уже пару лет.
В тот день «Треугольник» записывали в студии «Третий пролет». Карл был в отличной форме, наполняя пение и игру жесткой энергией, мы с Йеном изо всех сил старались ему соответствовать. Между дублями он набрасывал текст и аккорды для новой композиции. Музыка полностью завладела им. Тем вечером, несмотря на то что он побрился и надел красную шелковую рубашку, в которой он походил на итальянца, он оставался в тени. Люди улыбались ему, но отсутствие реакции с его стороны расхолаживало их. В его взгляде была какая-то отстраненность — не подкупающий потерянный взгляд невинности, но смущение воителя, чей противник внезапно исчез. Я провел его на кухню, где он сразу же ухватил полбутылки водки и стакан.
Доминик привел свою подругу Салли, рыжеволосую девушку лет двадцати, которая безостановочно пила и говорила.
— Что мы здесь делаем? — сказала она девушке в плоском берете. — На хрена нужны эти празднования? Это же просто потребительское дерьмо… — она нетрезво помахала рукой в сторону кухни… — вся эта чушь, стиль жизни, поддержание буржуазии, в то время как давление нарастает. Что знают эти педики о женщинах? Они прославляют эту дерьмовую культуру: мужчины — герои, женщины — аксессуары… Я не могу работать, я не могу выходить по ночам, я даже не могу просто пройти по улице, не услышав оскорблений. А этим ублюдкам наплевать. — Ей никак не удавалось прикурить сигарету, пальцы слишком дрожали.
В гостиной Доминик разговаривал с недавно получившим диплом психотерапевтом по имени Гэри — возможно, единственным из присутствующих здесь, кому Доминик еще не рассказывал о своей личной жизни. Гэри спросил меня, как дела у группы, я рассказал ему об альбоме и о том, как после ощущения подавленности поначалу процесс записи стал пугающе возбуждающим. Доминик перестал грызть крендельки и высказался:
— Ты как-то сказал, что Карлу не нравится гей-тусовка. Это потому, что она не соответствует его имиджу рок-музыканта?
Этот удар был нацелен на Гэри, который дернулся и сказал:
— Не думаю, что эта роль имеет значение. Каждому парню хочется играть в рок-группе.
— Ну, мне не хочется, — игриво заявил Доминик. — Я бы хотел быть по-настоящему великим, великим композитором, как Стивен Сондхайм [42]…
— Или Эндрю Ллойд Уэббер [43]? — сказал Гэри.
— Ну, наверно, он тоже ничего. Иначе бы Элейн Пейдж [44] не стала записывать его песни.
В кухне Салли и ее обереченная приятельница над пачкой «Мальборо» продолжали жаловаться друг другу на жизнь, перечисляя друг другу нанесенные им обиды. Их гнев достиг такой стадии, что лучше было к ним не подходить. Я подумал о выборах. Что феминистки, что социалисты жили в пространстве, сузившемся после поражения. Большинство из них пытались жить дальше и дожидаться своего шанса. Но другие предпочитали задохнуться, лишь бы не дышать испорченным воздухом. Так что они боролись против всего вокруг, принимая боль как свидетельство борьбы. Кризис заморозил их жизнь. Я понимал это умом, но не мог прочувствовать.
Карл куда-то подевался. Я нашел его в спальне, где тусовались несколько человек. Кровать была завалена пальто. Карл и один из бывших дружков Доминика прикончили бутылку водки и принялись за пиво. Здесь уже создалась своя структура, и я не был в нее включен. Бывший Доминика выглядел лет на сорок, но он был высокого роста и хорошо сложен. Не во вкусе Карла, понадеялся я. У вина был слегка химический букет. Шато де Хрень с добавлением антифриза. Разбивает лед на куски. Я направился в туалет, под дверью которого нетерпеливо ждали с полдюжины человек.
— Марк там с телепродюсером из Ноттингема, — объяснил Стив. — Уже двадцать минут. Похоже, они там уже монтируют фильм.
Время шло. Я обнаружил еще одну комнату, где люди танцевали, альбом Erasure [45], доносившийся из колонок, сотрясал голый пол. Красная лампочка тускло светила сквозь китайский бумажный абажур, точно кровавая луна. Карл стоял у стены, присосавшись к бутылке «Будвайзера». Я вытащил его из угла, и мы принялись неуклюже танцевать вместе в окружении движущихся теней. Я чувствовал запах водки в его дыхании. Его темный рот прижался к моему, затем он поцеловал меня в шею, глубоко, его зубы впились в кожу. Он отступил и улыбнулся мне. Я знал, о чем он думает. Ему очень не нравилась эта вечеринка, но где еще мы могли бы вот так танцевать вместе. Его депрессия усиливалась.
Мы раздобыли еще алкоголя и устроились в углу спальни.
— Эти типы совершенно ебнутые, — прошептал он мне. — Маленькие принцы с альбомами Бетт Мидлер [46], ванными, полными косметики и маленькими, ничтожными карьерками. В них столько дерьма, что начни кого-нибудь из них трахать, он тут же изменит форму. Кроме этого Уильяма, того высокого парня. В нем даже дерьма нет, он просто пустой.
Я уже собирался спросить его, о чем это он, но тут я услышал звон разбитого стекла и вопли из соседней комнаты. Что-то с глухим стуком ударилось об стену. Затем донесся голос Салли: «Доминик! Помоги мне!» Груда пальто на кровати поднялась, точно болотное чудище, из-под нее выполз растрепанный Доминик и еще какой-то парень. Я прочел по губам слово «блядь» на бледном лице Доминика.
В кухне осколки разбитых стаканов рассыпались, точно драгоценности, по бледно-голубому линолеуму. Двое парней держали Салли за руки, а она вырывалась, пытаясь дотянуться до какого-то парня, вжавшегося в стену, это был Гэри.
— Ебаная женоненавистническая свинья, — орала она на него. — Так боишься женщин, что тебе приходится трахаться с мальчиками.
Гэри тряс головой, онемев от злости. В комнату влетел Стив, стекло хрустело у него под ногами.
— Пошли, — сказал он ей, — тебе пора уходить.
Салли вырвалась из рук, удерживавших ее, и Стив схватил ее за левую руку обеими руками. Ее черная шаль болталась, точно порванная паутина. Я в растерянности вышел вслед за ними в коридор.
Стив был страшно разъярен. Он распахнул входную дверь и вытолкал перепуганную Салли на винтовую лестницу, вопя: «Проваливай! Убирайся!» Она пыталась устоять на ногах, а он грубо толкал ее в грудь, так что ей пришлось податься назад. Наконец он дотолкал ее до входной двери. Задохнувшаяся от плача Салли выбежала из дома. Я последовал за ней, со смутным намерением помочь ей поймать такси, проверить, в порядке ли она. Но тут откуда-то сзади тихо вышел Карл, он схватил Стива, прежде чем тот
